Арина толкнула дверь плечом, втащила пакеты с продуктами, и на секунду замерла. Что-то было не так. Не глобально, не в духе «кто-то убит на ковре», а… по-мелкому, но мерзко.
— Ты чего? — донёсся голос из кухни. Максим. Домашний, в трениках, как всегда.
Арина кивнула сама себе и пошла туда. На ходу зацепилась взглядом за полку в прихожей. Что за…
— Где моя ваза?
— Какая ваза? — лениво отозвался Максим, не отрываясь от телефона. Он сидел на табурете и жевал сыр прямо с упаковки. — Серая. В углу стояла. Ты её помнишь, Максим?
Он пожал плечами и направил взгляд за её спину, туда, где стояла ваза.
— А, да. Мама её в шкаф убрала. Говорит, «пылесборник».
— Что? — Арина остановилась. — Пылесборник?
— Ну… да. Она не хотела, чтобы ты обиделась. Просто сказала, что её глаз режет.
Арина поставила пакеты, пошла в кухню и остановилась. На плите варилось что-то неведомое, пахло уксусом, луком и тоской. Над всем этим, как статуя правосудия без повязки, стояла Людмила Петровна. С надменным видом перемешивала кастрюлю и даже не повернулась.
— Здравствуйте, — произнесла Арина с натянутой улыбкой.
— Здравствуй, Арина. — Голос свекрови был ровный, почти медицинский. — Мы тут решили суп сварить. Максим любит мой борщ. Не то, что этот магазинный… фу.
Магазинный борщ. Боже. Я его готовлю раз в неделю!
— Да, конечно. А куда ваза делась? — голос Арины стал холоднее, чем у кондиционера в маршрутке.
Людмила Петровна помешала кастрюлю, выдержала паузу и произнесла, глядя в окно:
— Ой, Арина, да ты не обижайся. Такая безвкусная. Ты же молодая, ещё научишься интерьеру.
Максим захрюкал от смеха, не глядя на жену.
— Мам, у тебя талант дизайнера, отвечаю!
Арина смотрела на них, как человек, внезапно понявший, что за его спиной уже вырыли яму. Без шуток. И похоже, крест тоже заказали.
— Угу. А вы точно «на пару дней» приехали?
Людмила Петровна подняла брови.
— У нас в ванной трубу прорвало. И стены сырые. Максим сам предложил. Ты же не против?
Ты же не против. Эти четыре слова звучали как приговор. А в глазах Максима — полнейшая растерянность, сдобренная майонезом из вины и тупости.
— Конечно, — прошептала Арина, чувствуя, как внутри начинает закипать. — Я не против. Раздевайтесь уж, располагайтесь. Квартирка, правда, МОЯ, но это ерунда, да?
— Ну началось… — буркнул Максим, отворачиваясь.
Арина вышла из кухни и закрыла за собой дверь спальни. Села на кровать. Ту самую, которую выбирала с дизайнером. Которую собирали трое рабочих, потому что у неё был дорогой подъёмный механизм. Села и поняла: её больше никто не спрашивает.
Через неделю квартиру было не узнать. Плед на диване сменили на «весёленький с рюшами», купленный Людмилой Петровной. На холодильнике красовалась её записка: «Максим, купи нормальный творог, не эту гадость.»
Арина всё терпела. Молча. Потому что в голове звенело: «Ты же взрослая. Не скандаль. Это мать. Ты же не чудовище.»
Но однажды чудовище вылезло. Потому что в воскресенье, вернувшись домой с работы, она обнаружила, что её любимый тайский соус выкинули.
— Он ПРОСРОЧЕН, Арина! — заявила свекровь, сложив руки на груди, как крылья Гарпии. — Там был октябрь двадцать четвёртого года!
— У него срок годности два года, Людмила Петровна! — срываясь на крик, прорычала Арина. — Его просто надо было потрясти! Он так и выглядит!
— Ой, не надо мне, пожалуйста. Я сама всё знаю. Я же вижу, что вы здесь едите всякую дрянь. Вот и Максим весь прыщами пошёл.
Максим молчал. Как всегда. Как мебель. Как торшер, который можно выключить одним движением.
— Слушай, ты совсем не в себе, — бросил он наконец, когда Арина уже хлопнула дверью кухни. — Это просто соус. Зачем ты так?
— А ты зачем так, Максим? Ты зачем её сюда затащил? Тебе в тридцать три года мама нужна на подсосе?
Максим замолчал. Смотрел в пол. А потом вдруг прошептал, почти по-доброму:
— А тебе, видно, нужен кто-то, кто слушается. А не кто живёт рядом.
Это был удар. Холодный. Под дых.
Арина развернулась и ушла в спальню. Легла на кровать. Запах борща тянулся сквозь щель под дверью, как призрак советской эпохи, где женщина молчит, а мама всегда права.
На следующий день случилось то самое.
Арина пришла с работы пораньше. Ключ вставился в замок с трудом. Дверь была закрыта на внутреннюю защёлку. Ту самую, которую ставят, когда не ждут никого.
Она позвонила. Дважды. Тишина. Потом послышался смешок, какой-то быстрый шорох, и голос Людмилы Петровны:
— Ой, я не слышала. Секундочку, солнышко.
Солнышко, мать твою…
Дверь открылась, и Арина вошла в прихожую. Её туфли лежали в другой стороне. Плед снова сменили. Свадебное фото снято. Вместо него — Максим в шортах и Людмила Петровна на даче, улыбаются, как две половинки капустного пирога.
— А где наше фото? — голос Арины дрогнул.
— Оно криво висело. Я его пока убрала, потом поправим. — Людмила Петровна сказала это, как будто речь шла о коврике для обуви.
Арина встала. Медленно. Холодно. Как в фильме, где всё уже решено.
— Слушайте, — произнесла она, глядя на свекровь. — Может, вы намекаете, что я тут лишняя?
— Я? Ну что ты, Арина! Просто… тебе надо немного мягче быть. Женственнее. А то ты, извини, как трактор.
— Вы меня называете трактором в МОЕЙ квартире, — спокойно уточнила Арина.
Максим вошёл в коридор, зевая.
— Чё вы опять не поделили?
— Максим, ты считаешь, что мама имеет право снимать наши фото, выкидывать мои вещи, распоряжаться здесь, как дома?
Он пожал плечами.
— Это всё мелочи. Чего ты раздуваешь? Мы ж одна семья.
Арина кивнула. Медленно. Очень медленно. Как хищник перед прыжком.
— Тогда сделаем так. До конца недели вы находите себе другое жильё. Или я выставляю вас официально. Через участкового. У меня на квартиру документы есть. Поняли?
Тишина. Только тиканье часов.
— Арина, ты не шутишь? — испуганно спросил Максим.
— Ни капли. И если ты собрался выбирать — выбирай быстро. Потому что в следующий раз, когда я вернусь и не смогу войти, дверь я выбью. С молотком.
Людмила Петровна раскрыла рот, как рыба в аквариуме.
— Как ты можешь с нами так разговаривать?!
— Легко, — усмехнулась Арина. — Вас тут никто не звал. А теперь, извините, мне надо принять душ. Надеюсь, полотенце ещё на месте?
Она пошла в ванную. Хлопнула дверью. И впервые за последние недели улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Почти незаметно.
Но это была первая улыбка с тех пор, как в квартире появился запах мела, свежей краски и чужой воли. — Ты серьёзно? — Максим стоял у окна, курил и щурился в майское солнце. — Ты вот так решила всё разом, по-взрослому, да?
— Угу, — Арина вытерла руки о полотенце, не глядя на него. — Вчера вы обещали уйти в пятницу. Сегодня пятница. Пока всё по плану.
— Ну ты ведь понимаешь, что мама не может просто так съехать? Ей надо время. Ей сложно.
— Да, особенно сложно перестать таскать мои платья из шкафа. Ты видел её вчера в моём свитере?
— Он ей идёт, — ляпнул Максим, и тут же понял, что совершил ошибку. Колоссальную. Историческую.
— Ну тогда пусть забирает и свитер, и тебя. Сразу в комплекте. С мешком гречки в придачу.
Максим затушил сигарету. Молча. Но взгляд у него был тот самый — взгляд человека, который впервые за долгое время осознал, что он в жопе. И что это не метафора.
С утра Арина заказала такси для свекрови. Не Uber, а обычное — с водителем, который с радостью на «ты» и который может унести чемодан и уехать молча. Без комментариев и пожеланий хорошего дня.
Людмила Петровна вышла из спальни, держа в руках мешок с вещами и пластиковый контейнер с капустой. Вид у неё был как у святой мученицы. Только нимба не хватало. И фоновой музыки из «Служебного романа».
— Мы уходим, Арина, — произнесла она, будто объявляла эвакуацию из Мариуполя. — Но я хочу, чтобы ты знала: я никому зла не желала. Я просто хотела как лучше.
— А получилось как обычно, — без капли эмоций сказала Арина. — Ваш капустный ад — вот он, вонючий, стоит с прошлого понедельника. Не забудьте его. А то придётся вызывать МЧС.
Людмила Петровна смерила её взглядом. Такой же, каким свекрови столетиями смотрят на невесток, от которых ждут покорности, а получают железобетон.
— Ты думаешь, что ты победила, — процедила она. — Но ты просто осталась одна. Сама. Вот увидишь. Максим — не из тех, кто долго терпит такое отношение.
Арина вздохнула.
— Вы правы. Он не терпит. Он просто молчит, пока мать уничтожает его брак. Это даже не терпение. Это… как у бамбука: сгибается, не ломается. Только вот я не бамбук. Я — бензопила.
— Ты озлобленная, — свекровь вскинула подбородок. — Ты несчастная женщина. Так семья не строится.
— А у нас была семья? — резко повернулась к ней Арина. — Или у нас был “Максим с мамой и женщина по соседству”?
Дверь хлопнула, и на лестничной площадке наступила тишина. Только водитель из такси что-то буркнул про «быстрее, я на счётчике».
Они ушли. Реально ушли. Без скандала, без возвращения. Тяжёлые сумки, контейнер с капустой, Людмила Петровна в капюшоне — будто бы едет на север, где её ждёт новая жизнь и старый телевизор.
Максим остался. Молча. Сел за стол.
— Ты понимаешь, что теперь всё будет по-другому?
— Да, Максим. Теперь никто не будет вытирать мои губки для макияжа насухо, потому что “фу, что за гадость”.
— Ты ж понимаешь, что ты перегнула?
— Нет. Я поняла, что терпела. И зря.
Максим вскочил.
— Арина, да ты же всё рушишь! Ты даже не дала мне подумать!
— Ты думаешь уже три года, Максим. Всё, хватит. Или ты начинаешь говорить и действовать сам, или возвращайся в лоно маминой кастрюли.
— А ты? Ты себя слышишь? Ты ведёшь себя, как…
— Как? Женщина, у которой предел?
Он замолчал.
— Я просто… я не думал, что всё так серьёзно.
— Знаешь, Макс, мне не нужен был идеальный муж. Мне нужен был союзник. Не маменькин сынок. Я не хочу жить в тройничке, где третий — твоя мать. Без обид.
— А ты… — он встал, собирался что-то сказать, но махнул рукой. — Я поеду к ней. Пока. Надо… подумать.
— Конечно. Подумай. Только учти, Максим: я свою территорию больше никому не отдам.
Он вышел. Без капусты. Даже без тапочек. Просто в кроссовках, которые она ему купила. На первой зарплате после переезда.
Вечером был штиль. Сосед пил пиво в шортах на балконе, снизу пахло шашлыком. Телевизор работал на фоне, но никто его не смотрел.
Арина ходила по квартире босиком. Снимки на полке снова стояли, где нужно. Серый плед был на диване. Соус — новый, купленный сегодня, гордо красовался в холодильнике.
Телефон лежал в коридоре. Молчал. Арина не ждала сообщений. Хотя ждала. Хотя… Нет, она просто перестала врать себе.
Поздно вечером, когда уже стемнело, он написал.
“Прости. Я просто не знал, как правильно. Я не выбирал между вами. Я просто не хотел войны. Но вышло ещё хуже.”
Она посмотрела на экран. Минуту. Вторую. Потом нажала кнопку блокировки и положила телефон обратно.
Впервые за долгое время в квартире не пахло ничем. Ни капустой, ни уксусом, ни укором. Только — собой. Прошло две недели. Пятнадцать дней без запаха борща, без мокрых полотенец на кровати и без фразы «Арина, а ты не подумала, что это некрасиво?»
Пятнадцать дней одиночества. Пятнадцать дней свободы.
Поначалу было эйфорично. Она мыла полы в тишине. Завтракала, не обсуждая свои брови. Открывала окна и дышала без запаха чужих духов и… чужого контроля.
А потом пришла тишина. Такая плотная, что можно было резать её ножом. Арина даже стала включать радио, как в студенческие годы. Чтобы было ощущение, что кто-то рядом. Даже если это был голос ведущей с утренним хрипотцой и тупыми шутками.
В субботу она убралась, как в последний раз: до блеска. Открыла окна, надела любимую пижаму и плюхнулась на диван с бокалом вина.
21:03. Телефон завибрировал.
«Я заберу остатки вещей. Когда будешь дома?»
Максим. Как будто пишет бывший коллега, забывший флешку. Никакого «привет», никакого «как ты?». Просто деловая переписка.
Арина посмотрела на сообщение, выпила глоток и написала:
Завтра. С 10 до 14. Остальное — через консьержа или почту России.
Отправила. Заблокировала. Не из злобы — из принципа. Всё. История завершена. Гвозди в крышке этого гроба уже ржавеют.
На следующий день он пришёл.
В 10:07. Пунктуальный, как немецкий пенсионер.
Арина не открыла дверь сразу. Посмотрела в глазок. Он был такой же — лохматый, в той самой куртке, которую она ему дарила. Под мышкой — коробка. Старая. Сколько он туда сложил? Пять носков и пару джойстиков от приставки?
Она открыла.
— Привет, — сказал он. Сдержанно. Как будто они — соседи по парте, не бывшие муж и жена.
— Привет. Проходи. Быстро.
Он вошёл, прошёлся по коридору. Молча. Остановился у полки с фотографиями. На месте — она и мама. Максим и Арина. Свадьба. Солнце. Смешные глаза.
— Ты всё вернула на место.
— Я живу здесь. Комфорт важен.
— Я тоже хотел, чтобы тебе было комфортно.
Арина усмехнулась:
— Ты хотел, чтобы всем было комфортно. Но так не бывает. Кто-то всегда остаётся без воздуха.
Он поставил коробку у входа.
— Я не знаю, что сказать.
— Лучше молчи. Ты в этом мастер.
Максим опустил глаза. И вдруг спросил:
— А что теперь?
— Что “что”?
— Мы. Ну… ты. Я. Будущее.
Арина подошла к нему вплотную. Посмотрела прямо в глаза. Тихо, без агрессии.
— Максим, если человек на твоей стороне, он встаёт рядом, а не за спиной мамы. Ты был фоном в своей же жизни. Не действующим лицом. А мне нужен был партнёр, а не фантом.
— Но я любил тебя.
— А я любила тебя. Но знаешь, в чём прикол? Любовь — не всё. Иногда уважение важнее. А ты позволил мне стать тут гостьей.
Он сел на край дивана. Тот самый, где они смотрели кино. Тот, где она прятала ноги под его пледом.
— Я правда… не знал, как правильно. Мама — это ж…
— Нет. Не “мама — это ж”. Мама — это мама. Но ты — взрослый мужик, а не её продолжение. Ты выбрал молчание. А это тоже выбор.
Он долго молчал. Потом кивнул.
— Знаешь, ты изменилась.
— Нет. Я вернулась к себе.
Максим встал. Взял коробку. Открыл дверь. Уже на пороге обернулся:
— Всё равно… если что… ты знаешь, где я.
— Максим. Если я когда-нибудь забуду, кто я такая, — я, может, и вспомню. Но к тебе — точно не вернусь.
Он кивнул. И ушёл.
Арина закрыла дверь. Молча. Не плакала. Не хлопала дверьми. Просто зашла на кухню, включила чайник и села.
Она не победила. Тут нет победителей. Просто кто-то остался у руля, а кто-то — за бортом.
Её больше не трясёт. Она не злая. Не озлобленная. Просто взрослая. С квартирой. С собой. С тишиной, которая больше не пугает.
Она встала, подошла к холодильнику, достала соус. Тот самый. Постояла, посмотрела. И — да, в мусорку.
Потому что прошлое — даже любимое — иногда тоже просрочено.
Финал.
