— Вставай, родная! Пять утра как никак, а ты всё дрыхнешь, как барыня на курорте! — бодро провозгласила Светлана Ивановна, распахивая дверь спальни так, будто собиралась невестку эвакуировать, а не разбудить.
— Света… Господи… Я только два часа назад пришла после смены… — голос Алины звучал глухо из-под одеяла.
— Ну так и чё? Все работают! У нас вон соседка Галина Петровна до инсульта работала, и ничего! А ты что? На койке повалялась с тонометром — и уже устала?
Алина вздохнула. Сердце отбивало барабанный ритм усталости. Двадцать четыре часа у реанимационной койки. Без права на сон, без нормальной еды, с криками, слезами и аппаратом ИВЛ, который она умудрилась починить из подручных средств — плоской отверткой и заколкой.
А теперь вот — дача. Огурцы. Сапка. И моральное давление, от которого не защищает ни халат, ни диплом.
— Светлана Ивановна, я прошу вас… Я просто хочу поспать. Один выходной. Один. Неужели это преступление? — Алина приподнялась на локте, её голос был тихий, но в нём звенела сталь.
— Ага. Конечно. Ага. Выходной у неё. А мы с Игорем, значит, пашем. У нас, между прочим, участок не резиновый. Весь в траве! Всё руками делать надо. Грядки копать! А ты, значит, будешь тут, как в санатории, да?
Алина закрыла глаза. Тело ныло. Голова гудела.
— Вы к нам зачем вообще приехали, Светлана Ивановна? У вас ключей нет. Муж на работе. А вы ко мне, которая после реанимации, среди ночи… на дачу звёте? — голос стал резким, без привычной вежливости.
— А вот теперь послушай, дорогуша! — Светлана Ивановна театрально вздохнула, устроилась в кресле у окна, как будто собралась читать лекцию по семейной жизни. — Ты замуж вышла, правильно? Значит, ты часть семьи. А в семье у нас заведено помогать. А не только язык показывать на фотках в Инстаграме и на своём телефоне зависать.
Алина едва не засмеялась. Сила сарказма свекрови была сравнима с кухонным ножом — вроде бы острый, но вечно тупится о реальность.
— Я вам сейчас покажу, где у меня Инстаграм, и куда можно засунуть сапку, которой вы хотите меня вооружить… — тихо пробормотала Алина, откидывая одеяло.
— Что ты сказала?!
— Ничего. Просто дайте мне поспать. Пожалуйста. Хотя бы пару часов. А потом я сама решу, хочу ли я ехать на ваш фронт с огурцами или нет.
Светлана Ивановна встала. Лицо натянулось, губы превратились в тонкую линию, как будто она проглотила лимон вместе с кожурой.
— Ты, Алина, запомни. Тебе не спать надо, а женой быть. А то Игорь ещё подумает, что ошибся, когда женился на тебе. Я ему, между прочим, говорила…
— Вот и говорите ему. Не мне. — срезала Алина. — Я, между прочим, в прошлом месяце три жизни спасла. А сколько вы спасли — кроме мёртвой редиски?
На кухне повисло напряжение, как перед грозой. Только не было грома. Была только тишина и стук двери — свекровь ушла, оставив за собой запах духов “Красная Москва” и пассивную агрессию, которую можно было намазывать на хлеб.
Через два часа, когда Алина снова провалилась в обрывочный, рваный сон, зазвонил телефон. На экране — Игорь.
— Да?
— Что ты опять устроила, Алина? — раздражённый голос мужа резал слух. — Мама сказала, ты её выставила!
— Мама пришла в пять утра и хотела меня на дачу угнать!
— Алина, да ты вечно преувеличиваешь. Она просто просила помочь. Она же пенсионерка. У неё давление, суставы, ну что тебе стоит…
— МНЕ? Мне стоит потерянного пульса, синяков под глазами и полного отсутствия сна. Ты вообще знаешь, что я делаю на работе?
— Ну не истери. Ты же знала, за кого выходишь. В нашей семье так заведено — все друг другу помогают.
— А ты знаешь, что у моей матери диабет? И ничего, я её на грядки не везу. Потому что у неё мозги есть. И совесть. Две штуки, представляешь?
— Ты с матерью моей так не разговаривай!
— А ты попробуй со мной поговорить как с человеком, а не как с бесплатной рабочей силой. Я тебе кто вообще, Игорь? Жена или батрачка?
— Ты сейчас перегибаешь, Алин. Серьёзно. Мы так не договаривались.
— Да? А как мы договаривались? Что я буду пахать в больнице, приходить домой, а там на меня будут вешать чужие ожидания и огуречные страдания?
— Ты не одна в этом доме!
— Точно. Я не одна. Тут ещё ваша святая троица — ты, твоя мама и участок в Подмосковье. А я у вас как приложение к мотоблоку. Без прав и сна.
— Алина, ты себя сейчас накручиваешь…
— Нет, Игорь. Я просыпаюсь. Медленно, со скрипом, но просыпаюсь. И если ты не проснёшься — я могу начать жить без тебя. А это, знаешь, легче, чем без сна и уважения.
Она положила трубку. Сердце билось как бешеное. В груди всё дрожало.
Подошла к зеркалу, посмотрела на себя. Уставшая. Без макияжа. С мешками под глазами и растрёпанной косой. Но в глазах — стержень.
Алина сделала кофе. Первый глоток обжёг язык, но ей было всё равно.
День только начинался.
И она уже выиграла — хотя бы этот маленький, но очень важный бой.
Алина проснулась в одиннадцать. Не то чтобы выспалась — скорее, вынырнула из тумана. В доме было тихо. Слишком тихо. Ни визгов Светланы Ивановны, ни гневных вибраций мужа. Даже чайник на кухне стоял как-то подозрительно мирно, будто боялся шумом привлечь её внимание.
Она встала, натянула старый халат с оторванным карманом и прошла на кухню. Телефон мигал двумя непрочитанными сообщениями от Игоря: «Я на даче, помогаю маме. Надеюсь, ты передумаешь.» «Не забудь, что ты — часть семьи.»
Алина вслух фыркнула.
— Часть семьи у них… Как угол в гараже: неудобный, тёмный, но без него вроде как всё криво…
Она поставила чайник. Открыла холодильник. Яйца, кетчуп, позавчерашняя гречка и банка варенья, которое Светлана Ивановна когда-то варила с видом святой великомученицы, кормящей голодных сирот.
Господи, какой же бред… я работаю, как ломовая лошадь, и при этом ещё должна быть благодарна, что меня не сожрали заживо.
В голове крутилась одна мысль: она устала быть удобной. Устала быть «вот только на минуточку, сходи, сделай, потерпи». Она была на грани. И если кто-то думал, что медсестра — это такая улыбающаяся девочка с градусником, то, видимо, никогда не видел, как она тянет безбольного пациента весом под центнер, когда на отделении ни одного санитара.
Нет, Алина, хватит. Пора начинать дышать. Без оглядки на чужие “заведено в семье”.
Вечером пришёл Игорь. Заходил, как в военную зону — тихо, с опаской. В руках — пакеты. В них — огурцы, зелёный лук и свекла. Алина мельком взглянула и засмеялась:
— Ты что, с дачи продукты у мамы выкрал или это выкуп за скандал?
— Мама передала. Сказала, ты всё равно не поедешь, хоть бы дома чем-то занялась…
— Ага. Например, салаты к зиме закрутила. С уксусом и собственным унижением.
Игорь помолчал, потом тяжело опустился на табурет, устало провёл руками по лицу.
— Алина… ну не начинай… Я понимаю, тебе тяжело. Но у меня между двух огней. Мама — она одна. Отец умер, когда мне двенадцать было. Она всю жизнь тянула нас одна.
— А я что? Меня можно тянуть без конца? Я тебе жена, Игорь. А не бесплатное приложение к вашей семейной трагедии.
— Ты думаешь, мне легко? Ты приходишь домой злая, уставшая, тебя ничего не радует. Ты как будто постоянно воюешь со всеми…
— Потому что вы все воюете со мной! Сначала в больнице, потом тут. Я не успеваю снять халат, как начинается: “поехали на дачу, у нас так принято, ты часть семьи”… Знаешь, сколько жизней я закрыла за последние два месяца?
— А я знал, за кого женился. Я не против твоей работы. Просто… Ты слишком жесткая стала. Раньше ты была…
— Мягкой? Улыбчивой? Ага. Потому что раньше со мной не обращались, как с носовым платком: использовали — и обратно в карман. Я была другая, Игорь, потому что надеялась, что со мной будут обращаться по-человечески.
Он опустил глаза. Молчал. Потом тихо сказал:
— Мама переживает, что мы отдаляемся. Говорит, ты от нас закрылась.
— Ага. И я ещё ключи внутрь проглотила, наверное? Послушай себя, Игорь. Вы с мамой хотите, чтобы я соответствовала вашей семейной мифологии. А я — настоящая. Уставшая, иногда злая, иногда резкая, но реальная. Не куколка, не придаток.
Игорь встал. Подошёл к ней. Положил руки на плечи. Осторожно, как будто боялся сломать.
— А я тебе кто, Алин? Я что, совсем мудак?
— Иногда — да, — сухо ответила она. — Но, возможно, ещё есть шанс перестать им быть.
Он усмехнулся, но в глазах была боль.
— Я не умею, понимаешь? Я привык, что мама командует. Она меня так вырастила. А ты… ты как тайфун в халате. Я не знаю, как с тобой быть, но не хочу тебя терять.
Алина вздохнула.
— Начни с простого. Скажи маме, чтобы не лезла в наш дом без приглашения. И скажи себе, что у тебя жена — не овощ, не огурец. А человек. С голосом. С правом на отдых. На эмоции. На “нет”.
Он кивнул. Тихо. Осторожно.
— Хорошо. Я попробую.
— Попробуй быстрее. А то я могу не ждать. У меня с терпением теперь строго по часам: как капельница. Кончилась — звони санитару.
Игорь улыбнулся. И почему-то эта улыбка показалась ей не жалкой, как раньше, а настоящей.
Вечер прошёл в странной тишине. Без скандалов. Без претензий. Даже свекольный салат нарезался как-то особенно мирно — впервые за долгое время.
Но в голове у Алины уже шёл другой сценарий. Она знала: один разговор — не спасение. Игорю нужно будет выбирать. Между мамой — и ею. Между «так заведено» — и «так будет правильно».
И если он не выберет… то она уже знала, как выходить из дома. С чемоданом. И без сожалений.
Когда Алина вернулась с очередной смены — глаза на лоб лезли от недосыпа, в сумке валялся телефон, который она отключила ещё в обед, а в голове стоял только один план: ванна, пельмени, смерть до утра. Но дома её ждала… ну конечно. Как же без этого.
Светлана Ивановна. Сидит на кухне. В халате. В её, между прочим, Алинин халате. И пьёт кофе. В кружке с надписью “Лучший медик месяца”. А рядом — Игорь. С таким лицом, как будто его только что избили, но он не уверен, кто именно.
Алина сняла ботинки. Молча. Медленно. Как будто боялась, что если сейчас резко двинется — не выдержит, и будет первая в городе медсестра, обвинённая в покушении на родственников при отягчающих обстоятельствах.
— Ты опять с дежурства? — поинтересовалась Светлана Ивановна таким тоном, будто Алина, не дай бог, с курорта вернулась.
— Нет. Я, собственно, из Турции. С анимацией. Сейчас пойду разучивать танец живота, мама Игоря.
Игорь открыл рот. Потом закрыл. Светлана Ивановна проигнорировала.
— Ты знаешь, Игорёк мне сегодня так пожаловался… Сказал, ты его совсем не слушаешь. Он у меня мальчик тонкий, чувствительный. А ты всё со своими уколами да бинтами. Где женская нежность, Алина? Где забота?
— Наверное, у тебя на даче, Светлана Ивановна. Вместе с грядками и компотами. Найдёшь — передай привет.
Игорь встал. Начал, как обычно, мяться.
— Алин, ну ты не злись. Мы тут просто посидели, поговорили. Мама… ну, она волнуется…
— Да. Сильно волнуется. Аж до моего холодильника добралась. Это ты её пустил, Игорь?
— Ну… Она хотела поговорить. Сказала, что между нами трещина, и надо что-то делать…
Алина присела. Глядя прямо на Игоря. В глаза. Сухо, без эмоций. Как на приёме пациента, у которого подозрение на сотрясение здравого смысла.
— Ты хочешь что-то делать, Игорь? Тогда давай я тебе помогу. Прямо сейчас. Достаю чемодан, укладываю твои футболки с “Арсеналом” и отвожу вас с мамой на дачу. Там вы и будете “что-то делать”. Грядки, котлеты, забота. Только ты мне больше не звони. И маме своей не давай.
— Ты что, серьёзно? — пролепетал он, глаза побелели, как у капустного листа в кипятке.
— Абсолютно. Я не хочу больше объяснять, что я не тумбочка. И не часть “вашей семьи”, если в этой семье моё мнение не считается. Я работаю, Игорь. Я лечу людей. Я сплю по три часа. А дома получаю выговор от твоей мамы за то, что не полила огурцы?
Светлана Ивановна вскочила.
— Вот! Вот, Игорь! Ты слышал? Она даже не скрывает, что ненавидит нас!
Алина повернулась к ней. Медленно. Очень медленно.
— Я не ненавижу. Я устала. Устала быть злой из-за того, что вы с сыном не можете понять одну простую вещь: я — человек. А не сервис. Если бы вы вместо “что ты опять недовольная” спросили “как ты?” — может, и не пришлось бы выгонять вас из своего дома. Да, из своего, между прочим. У квартиры два собственника. И если ты, Игорь, вдруг забыл — мама тут не прописана.
— Мама сказала, ты всё сломала! — выпалил Игорь. — Нашу семью! Дом! Отношения! Всё пошло по п…
— Нет, Игорь. Не я всё сломала. Я просто перестала подстраиваться под вас. Перестала молчать. А если семья держится только на том, что одна молчит, чтобы другие не обиделись — это не семья. Это секта. С оладьями.
Светлана Ивановна вдруг вспыхнула, как старая штора (ой, прости, не штора — гардина! Всё, молчу). Подбежала к Игорю, схватила его за руку.
— Пойдём, сынок. Нам тут не рады.
— Да вы здесь и не живёте, — отрезала Алина. — И я больше не собираюсь вам напоминать об этом каждый раз, как вы решите устроить мне контрольную проверку на выгорание.
Они ушли. Без пакетов. Без закаток. Даже тапки свои не забрали — Алина потом их в пакет сложила и поставила у двери, подписав маркером: «На историческую родину. С любовью. Алина.»
Прошло два месяца.
Алина сняла себе маленькую студию недалеко от больницы. Тихую. Чистую. Без напоминаний о том, что её место — за плитой. Игорь звонил. Писал. Приезжал. Но как-то без энтузиазма. Один раз даже приехал с цветами. Сказал: мама поняла, что перегнула, теперь будет по-другому.
Алина взяла цветы. Поставила в унитаз. Игорь понял. Больше не приезжал.
В пятницу она сидела на диване с подругой. Смеялись. Пили вино из стаканов, потому что бокалы были нафиг не нужны. Улыбалась. Спокойно. Не истерично, не сквозь усталость. Просто — как человек, который вернул себе свою жизнь. И знаете что? Это было лучше всяких дач.
Финал. И, как говорится, без возврата.
