Мария сидела на краешке дивана, который раньше стоял у окна. Раньше — ключевое слово. Теперь он стоял возле стены, у батареи, рядом с новой шторой из бежевого льна. Эту штору (судя по цене и запаху из магазина, где пахнет «женским счастьем» и клеёнкой) повесила она.
То есть, не Мария. А Елена Сергеевна, мать Алексея. Свекровь.
Та самая, что заявилась к ним «на пару неделек, пока делают ремонт в её квартире», и осталась уже третий месяц. Третий. Месяц. С календарём и тиканием часов. Принесла чемодан, потом ещё один. А потом с важным лицом распаковала свой сервис из советского хрусталя, поставив его в бабушкин шкаф.
— А тут же пыль стояла! — сказала она, чихнув. — Всё, что пылится — вон из дома. Всё, что блестит — на полку.
— Это бабушкин сервант, — ответила тогда Мария, пытаясь не подавиться обидой. — И он не блестит, потому что настоящий. Не пластмасса.
Свекровь махнула рукой, как будто отгоняла муху, а не чужую память. Алексей в этот момент делал вид, что занят важным делом — выбирал электрочайник на «Озоне». Муж года, между прочим. Вот только не в этой семье.
— Он у нас вообще здесь живёт? — спросила вечером Мария, бросив мокрое полотенце на подоконник.
— Ну маме тяжело одной, — промямлил Алексей. — Я просто хочу, чтобы вы с ней поладили.
— А я хочу третий этаж Мариотта с видом на море. Но мы же не в сказке, Лёша.
Она смотрела на него так, как обычно смотрят на чужого человека в метро, который забрался слишком близко и дышит в шею. Так, будто он вот-вот скажет: «Это моё сиденье, мадам, я первый занял», — и выдохнет запах перекуса из пятёрочки.
С тех пор дом Марии больше не был её домом. В нём изменилось всё: от занавесок до распределения туалетной бумаги. Теперь она шла по графику. Бумага, не Мария.
— Ты серьёзно не видишь, что она всё под себя подгибает? — спросила Мария, когда в очередной раз обнаружила, что её крем для лица исчез. Вместо него — банка с чем-то жирным и аптечным. Написано: «Против пролежней».
— Ты придираешься, Маш, это же ерунда…
— Ну да, крем для задницы — отличная альтернатива моей косметике. Спасибо, Лёшенька.
Он не ответил. Только почесал шею, как всегда, когда не знал, что сказать. Или не хотел. Или ждал, пока жена сама отвалит со своими «женскими штучками».
С этого момента она начала фиксировать изменения. Психически. Ну знаешь, как делают люди в документалках, когда фиксируют признаки вторжения инопланетян. Только у неё — свекровь.
Мария сначала думала, что у неё крыша поехала. Ну не может быть, чтобы взрослый человек вот так вторгался в чужое пространство с такой легкостью. Но потом она поняла — это не вторжение. Это операция по захвату.
— Ты не замечаешь, что она просто оккупировала мой дом? — она стучала кулаком по столу, как Жириновский в думе в старом видео. — Дом, в котором я выросла. Где я играла с мамой, где мы ставили ёлку. Где бабушка резала оливье в тазике. Это был мой дом, а теперь это её… санаторий для пенсионеров с диктаторскими замашками!
— Маш… ну перестань уже, правда… Это же временно.
— Ага, как кредит на тридцать лет. Вроде временно, а сдохнешь — всё равно будешь должен.
А потом случилось то, чего Мария боялась больше всего. Она пришла домой и… не смогла открыть дверь. Её собственную. Ту самую, в которой с пяти лет лежал коврик с надписью «Welcome» (он уже давно облез, и надпись стала больше похожа на «We…me», но всё равно).
Ключ не подходил.
Она позвонила Алексею. Он ответил только с третьего раза.
— Ты где? — спросила она резко.
— На работе… А что?
— А это что за сюрприз? У нас новый замок?
— А… Да. Мама вызвала мастера. Говорит, старый заедал. Я думал, ты в курсе.
— А ты подумал, как я вхожу теперь в дом, гений? Или ты ожидал, что я через окно полезу?
Он промолчал. Потом издал тот самый звук, который издают мужчины, когда у них сломался мозг, а мозг заменили приложением «Муж для чайника 2.0».
Мария стояла у двери. На улице моросил дождь. Люди проходили мимо, кто-то толкал коляску, кто-то ел шаурму, кто-то ругался по телефону. Всё — нормально. Только у неё, как в сериале, сменился жанр с мелодрамы на триллер.
И она вдруг поняла: её вытеснили. Мягко, вежливо, по-семейному. Без криков, без скандала. Просто выключили из своей же жизни, как из группового чата, где ты был админом, а потом бац — и тебя нет.
Алексей не пришёл. Он сказал: «Мама дома, она откроет».
Мария подошла к двери, нажала звонок.
Долгий гудок. Пауза. Щелчок замка.
Открыла дверь Елена Сергеевна. В халате, с бигудями, как будто снималась в рекламе 1987 года.
— А, ты… — сказала она с лёгкой усталостью. — Я уже почти легла.
— Я не могу зайти в свой дом, — сказала Мария тихо, но в голосе звенело. — Ты сменила замки без моего разрешения.
— Так они же плохо закрывались. Я для вашей же безопасности. Мало ли кто шатается по подъезду.
— А ты не подумала, что я теперь не могу попасть домой?
— Ну и где ты была до одиннадцати? Уважающая себя женщина в это время уже дома, с семьёй. А не шатается…
Мария глубоко вдохнула. Глубоко — как перед заплывом через океан.
— Ты забыла, что этот дом — мой. Мне его оставила мама. По наследству. Это не твоё жильё. Ты здесь — временно. Временно, понимаешь?
— Вот и живи тогда одна, если такая самостоятельная.
Щелчок. Дверь закрылась.
И Мария осталась стоять. В мокром пальто, с телефоном в руке, с ключами, которые больше не открывали ничего. В буквальном смысле.
А в голове пульсировала мысль: всё. Они перешли черту. И я им это не прощу. Конечно, держи вторую главу — всё по инструкции: острая, драматичная, жизненная, минимум 5000 знаков, с иронией, диалогами, внутренними конфликтами и… горячими моментами. Поехали:
Глава 2. Кого мы пускаем в дом, тот в нём и хозяйничает
Мария не спала третью ночь. Дом скрипел по-новому. То ли полы от старости, то ли от того, что всё в нём стало чужим. Даже чайник теперь свистел иначе — противным, визгливым тоном, как будто смеялся над ней.
Она сидела на краешке дивана в своей бывшей спальне, теперь официально переделанной в «гостевую». Половину вещей из шкафа вынесли на балкон. Там теперь склад постороннего: тюки, коробки, даже складной столик «на случай праздников», которых она не собиралась больше отмечать с этими людьми.
— Твою мать… — выдохнула Мария, вперившись в потолок. — Когда они уже сдохнут — я или они…
Это было утро пятницы. Последняя капля ещё не капнула, но уже летела в сторону чаши терпения с парашютом.
— Маша, доброго утречка! Не забудь, в субботу Алексей повезёт меня на маникюр. Сказал, ты ничего не планировала, верно? — звучал голосовой Елены Сергеевны, как сирена воздушной тревоги.
Мария стёрла его, не дослушав. Потом поставила чайник, потом заварила себе кофе, потом долила в него всё молоко, которое нашлось в доме — так, чтобы свекровь не смогла добавить ни капли в свой утренний капучино. Пусть знает, как чувствуется, когда тебе перекрашивают стены в твоей комнате в «осеннюю охру», хотя ты всю жизнь любила холодный серый.
На кухне уже хлопала дверцей духовки Елена Сергеевна.
— Приветик, Машенька, — сказала она весело, как будто между ними всё ещё были отношения. — Ты молочко, да? Всё себе? А у нас гости будут. Хотела твой пирог испечь, как ты делала. Только забыла рецепт — он у тебя где?
— В голове, — холодно ответила Мария, садясь за стол. — И он туда не переезжал.
— Ой, как ты умеешь с утра портить настроение… — вздохнула Елена Сергеевна, вытаскивая форму. — Алексей говорит, ты вечно дуешься. А жить вместе — это не значит делить стены. Надо и уважение иметь.
— Вот именно, — бросила Мария и посмотрела ей в глаза. — И не трогать чужие чашки, вещи, шкафы и мужа.
Секунда тишины. Точно тишина перед взрывом.
— Ой-ёй, — захлопнула дверцу Елена Сергеевна. — Мария, ты уже начинаешь звучать как жертва. А мы ведь тебя приняли, как родную.
— Ага, приняли и поставили в угол, — язвительно сказала Мария. — Я вообще-то здесь родилась. Мне ничего не надо «принимать». Вы, простите, тут гость.
— Маша! — вбежал Алексей, видимо, услышав крики с лестницы. — Ну что опять? Ну ты же обещала… нормально жить!
— Я тебе не обещала жить под каблуком твоей матери, — выплюнула Мария, вставая. — Я тебе обещала быть рядом, если ты рядом со мной. А ты где?
— Я между вами! — развёл руками Алексей, как будто был судьёй в боксе.
— Так и останешься в своей зоне нейтралитета, — сквозь зубы бросила Мария и пошла в спальню. Ту самую, где теперь стояла «гостевая» кровать из «Икеи», которой нет уже даже в продаже.
Позже
Вещи начали исчезать. Сначала плед с дивана — «старая тряпка, выкинула». Потом кофеварка — «барахлила, выбросили, мы ж новую купили». Потом исчезли фотографии её родителей с комода. Просто испарились.
Мария молчала. До последнего. Пока не зашла в ванную, а там… плитка. Новая. Белая. Без единого намёка на ту, старую, мятную, что они с отцом сами клеили на клей «Титан». Дико, с пузырями, криво — но вместе.
Они стерли её дом под себя. Как вирус. Вжик — и всё. Ни запаха, ни звука, ни тепла.
— Мам, они меня убивают, — прошептала она в телефон.
— Машка, это не они. Это ты себя там оставила. Пора бы вернуться в себя. Или уехать нафиг оттуда. — голос её матери, как пощёчина: сначала больно, потом полезно.
Уехать?
А потом пришёл вечер. Алексей вернулся поздно. Усталый, весь в духах своей матери — всё ещё трясущихся от того, как «невестка разговаривает с пожилыми».
Мария ждала его на кухне. С документами.
— Что это? — нахмурился он.
— Совместная собственность. Доля. Подаю на раздел. И на выселение.
— Ты что, совсем?
— Нет, я как раз проснулась.
Он не верил. Думал, она блефует. Что у неё нет яиц, извините, для таких заявлений. Но у Марии яйца были. Причём с гранатометами внутри.
— Маша, давай поговорим.
— Поздно. Я уже поговорила с юристом. Через две недели будет слушание. У вас с мамой есть выбор: выехать по-хорошему или быть выселенными с полицией. Ну и с телекамерой — у меня связи остались, не сомневайся.
— Ты не можешь быть такой…
— Живой? Упрямой? Настоящей хозяйкой в своём доме? Ой, прости, давно пора было.
Он ушёл. Просто вышел из кухни, как из себя.
А Мария сделала себе чай в одной из любимых чашек матери.
Той самой, которую Елена Сергеевна спрятала «в шкафчик повыше, чтобы не разбили». Она нашла её и теперь пила. Медленно. Смакуя не вкус — свободу. В зале суда было душно, как в маршрутке в июле. Мария сидела в первом ряду и ощущала, как пот катится по спине. Но не от жары — от накала. За её спиной, на два кресла правее, сидела Елена Сергеевна — в своей блузе «для особых случаев», с лицом, как будто её сюда привели на казнь, а не на заседание.
Алексей пришёл в мятой рубашке и с лицом «я тут случайно». Он всё ещё пытался быть нейтральным — даже когда его мать накануне закатила Марии скандал на весь подъезд, включая угрозу «отравить ей жизнь, как крысам в подвале».
— Заседание объявляется открытым.
Судья была та самая, которую Мария хотела: строгая, молчаливая, без малейшего намёка на сентиментальность. Её брови были ровными, как по линейке. Такие не покупаются на «я же мать» или «она нас приютила».
Юрист Марии — невысокий, ехидный тип по имени Бек. Он говорил быстро, чётко и с тем лёгким хамством, которое идеально подходит для семейных дел: не перебарщивает, но кусает в нужный момент.
— У нас есть документы, подтверждающие, что квартира принадлежит моей доверительнице — по завещанию, вступление в силу три года назад. Доля мужа — отсутствует. Проживание его и его матери — временное. Оснований для проживания у матери — нет.
Судья кивнула. Алексей пытался что-то мямлить, но судья его осадила. Елена Сергеевна поджала губы, как будто ей дали пожевать лимон и сказали, что это лекарство.
— Вы утверждаете, что имеете право на проживание? — строго спросила судья.
— Да, — сказала Елена Сергеевна. — Я… Я вложилась в быт. Я делала ремонт. Покупала технику.
— Покажите чеки.
Тишина. Мария скрестила руки на груди.
— Устные вложения — это не документ. Это доброе дело. Но квартира — не дом престарелых. А закон — не дневник благодарности. — отрезала судья.
Потом она поставила точку. Ну как точку — решение. На языке суда это звучит сухо:
Признать проживание не имеющим оснований. Установить срок добровольного выезда — две недели. В противном случае — принудительное исполнение.
Мария не радовалась. Просто кивнула. Всё было по плану. У неё не дрожали руки. Не сводило зубы. Потому что всё уже отболело.
А вот у Елены Сергеевны затряслись пальцы, когда они с сыном вышли из зала. Мария догнала их уже у входа.
— Лёш, — сказала она, — давай по-простому. Я тебе дам время собрать свои вещи. Потом — всё. Мы не общаемся. Не ищем виноватых. Не звоним. Я ставлю точку. Надеюсь, ты не такой, как она, и не полезешь в суд с апелляциями. Иначе будет хуже.
Он молчал. Лицо пустое, глаза — усталые. За два месяца он сдулся, как шарик после дня рождения. А ведь раньше был мужчиной, как ей казалось. Оказалось — просто сын своей мамы. Не муж своей жены.
Две недели спустя
В квартире пахло средством от моли и новой краской. Она перекрасила всё к чертям. Белый — по всей квартире. Чистый, ровный, как новая страница. Без следов чужого.
На диване лежала коробка. Последняя. С надписью фломастером: «Мама. Всякое». Внутри — бигуди, три вышитых салфетки и старый альбом с вырезками из «Каравана Историй».
Мария подумала, не выкинуть ли. Но отнесла на чердак. Не из доброты. Просто — чтобы не видеть.
В дверь позвонили. Она вздрогнула. Открыла.
— Здравствуйте, — стоял сосед снизу. — Простите, вы теперь одна?
— Пока да, — ответила Мария, щурясь на солнце в глазах.
— Ну… просто тишина такая. Раньше каждый день как сериал был. Кричали, топали… — он улыбнулся неловко. — Решил узнать, всё ли в порядке.
— Теперь в порядке, — сказала она, — Сериал закончился. Начался новый сезон. Только без героев второго плана.
Сосед кивнул и ушёл.
Мария вернулась в квартиру, села на пол и выдохнула.
Потом набрала маму.
— Ну? — услышала в трубке.
— Всё. Окончательно. Выгнала. С документами, судом и моральной компенсацией в виде покоя.
— Молодец. Теперь только не возвращай их. Ни одного.
— Даже если прибегут с цветами, кольцом и гусем — не верну. Она усмехнулась. Потом добавила:
— Ну разве что гусь будет очень вкусный.
Конец.
