«В доме, где мне не доверяют даже мои собственные деньги, я чужая» — это Арина осознала не в порыве истерики, а как бухгалтер на пенсии — спокойно, по фактам и с графиком в Excel.
Деньги пропали в пятницу. Десять тысяч, новенькими, из банкомата, с запахом банковской стерильности. Она сунула их в коробку из-под духов — туда, где никто не лазает. Никто — это в теории. На практике в доме водились призраки из живых: одна — в пижаме с тигром, вторая — в халате и с укоризненным взглядом. Арина, Георгий и, конечно же, Татьяна Васильевна.
Суббота началась с запаха жареных грибов.
— Ты опять с этими опятами? — Арина встала в дверях кухни, скрестив руки на груди. — Я тебя умоляю, они же как губка — воняют всем подряд, включая твои обиды.
— Не хочешь — не ешь, — парировала Татьяна Васильевна, стоя у плиты с видом Жанны д’Арк на костре. — А Георгию нравится. Он с детства их любит. Мы в Ярославле всегда так готовили.
— Ну раз «мы», тогда я просто лишняя на этой кухне. — Арина развернулась и ушла, не хлопнув дверью — у них доводчики.
Георгий сидел в зале, как обычно, уткнувшись в планшет. Вид у него был как у человека, который услышал всё, но решил, что это не его бизнес.
— Георгий, у меня из заначки пропали деньги, — спокойно, будто обсуждает погоду, сказала Арина, ставя перед ним стакан воды.
— Ты уверена? Может, ты их уже потратила и забыла? — не отрываясь от экрана, сказал он.
— Я что, по-твоему, маразматичка? Или у меня альцгеймер с понедельника по пятницу, а в субботу я как новенькая?
Он вздохнул, тяжело, с подачей.
— Может, дети приходили?
— Какие дети, Георгий? У нас что, приёмная вахта? Единственный, кто имел доступ к спальне на этой неделе — это твоя мама. Она заходила складывать бельё.
— Ты её обвиняешь? Серьёзно? Она у нас вор? — Георгий наконец оторвался от экрана. Голос был с надрывом, как будто она оскорбила его святую.
— Нет, я не обвиняю. Я просто наивно хочу понять, как деньги исчезают из моей личной коробки, стоящей в шкафу, куда твоя мама «случайно заглянула».
Он промолчал. В этом молчании было всё: и защита мамочки, и нежелание вникать, и давнее «давай не устраивать».
— Ладно, — сказала Арина и ушла в ванную. Потому что это было единственное место, где дверь можно было закрыть на щеколду.
Вечером она подошла к Георгию.
— Слушай, я не могу жить в доме, где моим вещам нет места. Где мои деньги — ничьи, а твоя мама имеет ключи и входит, когда хочет.
— Она не входит «когда хочет», — раздражённо отмахнулся он. — Она помогает. Готовит, стирает…
— Грибы, Георгий. Она готовит только проклятые грибы. Я не просила её помогать. Это наш дом. Почему она здесь как хозяйка?
Он замолчал. Но по выражению лица было видно: он не считает это проблемой. Она — проблема.
На следующее утро, когда Арина пришла на кухню, на столе лежал конверт. Внутри — те самые десять тысяч. Скрученные, как обида.
Без записки. Без объяснений. Просто «на, отстань».
Арина положила деньги обратно в коробку. Потом, спустя три минуты, вытащила и пересчитала. Снова десять. Ни рубля больше, ни меньше.
— Ты нашла деньги? — вдруг спросила Татьяна Васильевна из коридора. Стояла, как всегда, внезапно и в тапочках с помпонами.
— Да. Они сами вернулись. Видимо, пожалели меня. — Арина кивнула ей с иронией, которую та не уловила.
— Ну и прекрасно. Значит, всё хорошо. — свекровь улыбнулась. Та самая улыбка, как у школьной училки, когда ты сдаёшь работу без титульного листа, а она говорит «ну ладно, только в следующий раз — с обложкой».
Арина стояла в своей кухне, чувствуя себя арендатором. Она поняла: её тут терпят. Не любят, не уважают — именно терпят, пока не выгонят.
А ведь начиналось всё с любви. Той, с заездами на дачу, с жареными сырниками по воскресеньям и с поцелуями на лестничной клетке. А теперь — грибы, воровство и обвинения в забывчивости.
— Любовь, значит, закончилась… А может, и не начиналась, — подумала она, включая чайник.
Он гудел, как её нервы.
Арина проснулась рано, в шесть. Даже не из-за тревоги — просто организм понял, что спать в доме, где тебя считают параноиком, уже небезопасно. Она пошла в душ, поставила чайник, достала молоток и шуруповёрт.
Да, шуруповёрт. Потому что в этот день она решила: если свекровь может приходить без стука, она может менять замки без обсуждений.
На завтрак не пошла. Вместо этого вызвала мастера по установке дверных ручек. Тот пришёл в 9:12, с утра пахнущий пивом и самоуверенностью. За двадцать минут установил новый замок на спальню.
— Теперь никто, кроме вас, не зайдёт, — сказал, подмигнув, как будто они сговорились.
Арина закрыла за ним дверь и впервые за три года выдохнула свободно. Простая щелчка замка оказалась громче всех слов, сказанных Георгию за это время.
В обед на кухне — комедия положений.
— Арина, а что это ты дверь поменяла? — спросила Татьяна Васильевна, заглянув в чашку с чаем, как будто там был ответ.
— Замок. Не дверь. Просто теперь моя комната — это действительно моя комната.
Свекровь приподняла бровь.
— Ты что, боишься, что я у тебя бельё украду?
— Нет. Я боюсь, что ты у меня украдёшь чувство безопасности. Хотя, стоп… Уже ведь украла.
Тишина. Даже чайник замолчал в углу, будто почувствовал, что сейчас начнётся.
Георгий пришёл, как обычно, в самый неподходящий момент. С сумками из «Перекрёстка», с лицом человека, который не хочет в это вписываться.
— Арина, мы можем поговорить? Без эмоций.
— Конечно. Только сразу уточни: без моих эмоций или без маминых? А то я запуталась, у кого тут лимит.
Он сел, как будто собирался на экзамен.
— Ты перегибаешь. Она просто помогает. Она хочет, чтобы у нас всё было хорошо. А ты… ты её ненавидишь!
— Нет. Я просто не хочу жить в доме, где за мной следят. Где мои деньги исчезают, а потом «находятся». Где ты, мой муж, не встаёшь на мою сторону, а встаёшь в угол с табличкой «я не при делах».
Он вспыхнул:
— А ты хочешь, чтобы я маму выгнал?!
— Я хочу, чтобы у нас с тобой была семья. Где решения принимаем мы. Где границы — это не каприз, а необходимость. А сейчас я живу как квартирантка у вас — вечно под присмотром и в долг.
— Это ты всё накручиваешь. Она добрая. Она просто… старая школа.
— Старая школа — это когда тебя учат уважать чужие границы. А не когда ты залезаешь в чужой шкаф и делаешь вид, что ничего не было!
Вечером Георгий зашёл к ней в комнату. Постучал. Удивительно, но постучал.
— Ты хочешь, чтобы она уехала? — спросил он тихо, стоя у порога, как школьник, пойманный с «мальборо» за гаражами.
— Я хочу, чтобы мы начали с нуля. Без маминых котлет, без грибов, без разговоров «а вот у нас в Ярославле…». Я не против твоей мамы, я против её власти в нашем доме.
Он сел рядом. Пахло усталостью и чужой лояльностью.
— Я не знаю, смогу ли я выбрать.
— Не выбирай. Просто определи границы. Если не можешь — тогда я сделаю это за нас.
Он посмотрел на неё. Глаза у него были усталые. Не от любви — от ответственности. Или от того, что надо думать.
На следующее утро Арина ушла из дома. Без скандала. Собрала сумку — те же 10 тысяч, паспорт, телефон. И одну фотографию, где они с Георгием смеются, обнявшись в ванной на фоне недостроенного ремонта. Тогда они ещё верили, что всё будет.
Георгий не остановил. Просто стоял в коридоре. Молчал. А за его спиной, как всегда, в тапочках с помпонами — Татьяна Васильевна. Победительница. Без медали, но с триумфом в глазах.
— Ты знаешь, что делаешь? — спросил он, когда она уже надела кроссовки.
— Да. Я ухожу туда, где мои вещи — мои, а не мамины подопытные.
Она закрыла за собой дверь. Без щелчка. Доводчик снова сработал идеально.
Татьяна Васильевна заболела. Инсульт. Лёгкий, как сказал Георгий. Такой, который «чуть-чуть», «просто давление скакнуло», «на всякий случай в больнице». Вот только его голос по телефону дрожал, как студень, а за словами «мама просила, чтобы ты приехала» слышалось: «я сам не справлюсь».
— Я не обязана, — сказала Арина, откидываясь на спинку нового дивана в новой квартире, где всё было её, включая воздух.
— Арина, ну не будь ты такая… ну ты же человек, в конце концов, — голос Георгия трещал, как старая кассета.
— Вот именно. Я — человек. А не приложение к твоей матери. Пусть ухаживает та, кто крала деньги из моей коробки из-под духов.
На том конце — тишина. Даже не «пип-пип», а просто пустота. Арина усмехнулась. Но на следующее утро всё-таки пришла. Не ради Георгия. Не ради Татьяны Васильевны. Ради себя. Чтобы закрыть эту главу окончательно, а не держать на соплях недосказанности.
Татьяна Васильевна лежала в палате, с кислородом под носом и вечно недовольной складкой между бровями. Даже в болезни она умудрялась командовать медсёстрами так, будто это персонал её личного пансионата. Георгий сидел рядом, измятый, как блузка после второго дня в командировке.
— Вот она и пришла… — проворчала Татьяна Васильевна, даже не открывая глаза. — Любовь всей моей жизни — только когда я лежу, как овощ, вспоминает, что я существую.
— Ну здравствуйте, Татьяна Васильевна. Вас, смотрю, язык не подвёл, — отозвалась Арина, ставя на тумбочку пакет с соками и одноразовыми пижамами. — Значит, жить будете.
— Жить я буду, конечно. А вот ты — вот ты точно сдохнешь в одиночестве, — злобно процедила старуха, распахнув глаза.
Георгий зашипел:
— Мам, прекрати…
Арина подошла ближе и заглянула в глаза Татьяне Васильевне.
— Вы боитесь, что я всё ещё могу вас победить, да? Даже сейчас, когда вы — овощ. А я — нет.
— Ты вернулась. Вот и всё, что я хотела доказать. Георгий тебя позвал — и ты пришла. Потому что ты всё ещё моя невестка. Моя. Слышишь? А не его жена. Это я выбрала тебя. И я же тебя и вычеркнула.
— Вы с ума сошли, если думаете, что я пришла, потому что скучала по вашим манипуляциям, — Арина выдохнула, как перед прыжком с парашютом. — Я пришла, чтобы посмотреть в лицо женщине, которая крала у меня деньги и мужа. Теперь посмотрела. Всё.
— Ах ты… — начала было Татьяна Васильевна, но её перебил приступ кашля. Звонкий, как сигнал тревоги. Георгий вскочил, позвал врача. Арина вышла в коридор, села на скамейку и уставилась в пустую белую стену. Хотелось встать и уйти. Но ноги не слушались. Потому что внутри было что-то большее, чем злость. Было разочарование. Тяжёлое, вязкое. Как будто её всё-таки заманили обратно в этот дурдом, где она — вечно чужая.
Через пару часов Татьяна Васильевна уснула. Георгий вышел в коридор и сел рядом.
— Спасибо, что пришла. Она… она просто боится.
— Чего она боится, Георгий? Что умрёт одна? Так это нормально. Умирают всегда в одиночку. А вот жить можно было и по-другому. Только она выбрала командовать.
— Ты тоже была не сахар, — пробормотал он. — Ты постоянно была напряжённая, раздражённая…
Арина повернулась к нему.
— Я была напряжённая, потому что ты не защищал меня. Никогда. Потому что ты боялся обидеть маму больше, чем потерять меня. Потому что мама была у тебя женой, а я — гостьей на подработке. Я устала. У меня теперь нет напряжения. Знаешь, что у меня есть? Свобода. Я прихожу домой, и никто не спрашивает, почему я купила другое молоко. Никто не трогает мои вещи. И никто не лезет в мои деньги.
— Ты думаешь, это легко? Между двух огней? Мама и ты? Я вас обеих люблю…
— Георгий, — Арина посмотрела на него серьёзно. — Ты не между двух огней. Ты с одной стороны. С маминой. Всегда был. Просто я раньше не хотела этого признавать.
Он молчал. Она встала.
— Я больше не вернусь. Ни к тебе. Ни к вашей семье. Спасибо, что показали, как можно прожить жизнь, ничего не поняв о любви.
Когда она шла по коридору больницы, в ушах стоял гул. Как будто закрылась дверь, за которой никто не звал. И всё стало по-настоящему тихо.
Спустя месяц.
Арина жила всё там же — в своей однушке на юго-западе. Новая работа. Новые люди. Каждый день она вставала, заваривала кофе, открывала окно и думала: «Вот она — моя жизнь. Сложная, но моя. И я в ней — главный герой. Никакой свекрови, никакого Георгия. Только я. И мне не скучно.»
Финал.
