— Я сказала: её не будет в этом доме, — спокойно, но с таким напряжением, что у Алексея снова защемило в груди, произнесла Ольга, стоя на кухне и вытирая руки о старое вафельное полотенце. — Хочешь, езжай к ней сам. Хочешь — плати ей отель. Хочешь — разбирайся со своей роднёй как хочешь. Но в мой дом она больше не зайдёт.
— Оля, ты перегибаешь, — Алексей, сидящий за столом с чашкой кофе, устало потёр глаза. — Она приедет на три дня. У неё командировка в Москве. Три дня, Оль. Она даже ночевать не собирается. Просто заедет на ужин. Посидим по-человечески.
— По-человечески? — Ольга удивлённо вскинула брови. — Это ты называешь «по-человечески», когда после её последнего визита исчезло кольцо моей бабушки, фамильная брошь и серьги, которые мама мне подарила на свадьбу? По-человечески — это когда в моём доме ничего не пропадает. А у вас, у вашей семьи, видимо, свои стандарты человечности.
Алексей откинулся на спинку стула, вздохнул. Было видно, что он устал. И не от спора. От самой этой жизни, в которой приходилось выбирать между двух зол.
— Ничего не доказано.
— Конечно. Вор не оставил записку с признанием и не снял себя на видео. — Ольга развела руками. — Да мне не надо доказательств. Я интуитивно всё понимаю. Когда человек заходит в дом, и через два часа пропадают драгоценности, которые лежали в шкатулке, которую она же и держала в руках, — это не «подозрение». Это уже приговор.
— Ты знала, где они лежат. У тебя были ключи.
— Угу. А ещё у меня доступ к ножам — хочешь, подам тебе сейчас в спину один?
Алексей резко встал. Но не потому, что разозлился. Потому что испугался. Не ножа. А того, что между ними всё уходит в трещины, в те, что на плитке в ванной, в стены с облупившейся краской, в непочиненный выключатель. Вроде бы дом, семья, ремонт делали вместе. А всё как будто шатается.
— Ты действительно думаешь, что я её защищаю? Что мне не противно всё это?
— Мне всё равно, что ты думаешь. Я знаю, что ты делаешь. А ты, как обычно, прикрываешь Ирку, потому что она твоя «маленькая сестричка». Ну да, конечно. Только ей уже под сорок, а ума как было в девятом классе, когда она коньяк с сиропом мешала, так и осталось.
— Не перегибай. Она в беде. Муж ушёл, работы толком нет, она живёт в съёмной квартире…
— Алексей, ты сейчас с кем разговариваешь? — Ольга шагнула к нему, глядя в упор. — Я тебе не попутчица в маршрутке. Я жена твоя. Я с тобой ипотеку тянула, когда ты ещё машину не мог себе позволить. Я с тобой зарабатывала на этот ремонт, в котором она последние три раза то шторы комментировала, то «пыль в углу» находила. А потом — бах — и украшения исчезают. Знаешь, почему она к нам рвётся? Потому что ты — единственный человек, которого она может крутить, как хочет. У других уже рука устала её вытаскивать.
Алексей тяжело опустился обратно на стул. Молчал.
Ольга вдруг повернулась, вышла из кухни и вернулась с небольшой коробочкой.
— Смотри, — открыла крышку. — Вот что осталось. Это обручальное кольцо и цепочка, которую ты мне на день рождения подарил. Всё. Остальное ушло в Иркин «портал никуда». Мама, когда мне дарила эту брошь, сказала: «Дочка, храни, это от прабабушки, через эвакуацию пронесла». А я? Я её в шкаф положила, как дура. Потому что «родная сестра приехала, можно не бояться». И знаешь что? Страшно не потерять. Страшно — перестать доверять. А я больше тебе не верю.
Он сидел, как будто его окатили холодной водой. Ольга в своей простоте была страшна — без истерик, без криков. Она говорила, как судья выносит приговор. Не потому что хочет, а потому что должен.
— Ты хочешь, чтобы я больше с ней не общался? — тихо спросил он.
— Я хочу, чтобы ты выбрал. Либо ты — с ней. Либо ты — со мной. Без «и». И не жди, что я передумаю.
Вечером он вышел на балкон с телефоном в руке. Долго смотрел в окно, будто искал там подсказку. Потом всё-таки набрал.
— Ир, привет. Да, я. Слушай, тут такое дело… Не получится тебе остановиться у нас. Вообще. И в гости не приезжай, пожалуйста.
На том конце была пауза. Потом — смех. Противный, звонкий, знакомый с детства.
— О-о, так она тебя нагнула? Ну ничего себе. Моя школа!
— Ир, не надо так…
— Не надо так? А как? Ты, как всегда, слабак. Сколько тебе лет, Лёш? Сорок два. А ведёшь себя как маменькин сынок. Только теперь мама — это твоя баба. Ничего, пусть крутит. Но запомни: сестру ты потерял. Насовсем.
— А ты? Ты меня теряла хоть раз, а?
— Ха. Ты — удобный. Всегда был. Для меня — номер на телефоне, у которого можно попросить деньги или пожаловаться. А что, ты думал, мы — семья? Мы — ресурсы. Учись жить, братец.
Он отключил. Руки дрожали. Как будто не разговаривал с сестрой, а сердце вырвал сам из груди.
Ольга не спросила, что он сказал. Просто поставила перед ним тарелку супа и села напротив.
— Решил? — спокойно.
— Да. Больше она сюда не войдёт.
— Хорошо. Тогда можно начинать жить сначала.
Суп остыл. Они ели молча. Но не в тишине. В этой тишине было больше слов, чем за весь вечер.
***
Квартира, которую Алексей снял Ирине, была однокомнатной, с мебелью «а-ля после девяностых» и запахом старого табака, въевшегося в обои. Он постарался — не самый худший вариант. Близко к метро, третий этаж, чисто, недорого. Ольга о съёме квартиры ничего не знала.
Он успокаивал себя тем, что это — компромисс. Ну подумаешь, заплатит за три дня аренды. Ирка не будет дома, Ольга не будет злиться. Всем удобно. Всем хорошо. В теории. На практике же Алексей чувствовал себя так, как будто прячет любовницу, а не сестру.
— Ну что, — усмехнулась Ирина, сидя на диване с вытянутыми ногами и закуривая прямо под табличкой «НЕ КУРИТЬ», — теперь я окончательно твоя тёмная сторона?
— Ты можешь, пожалуйста, не устраивать цирк? — устало сказал Алексей, держа в руках пластиковый пакет с продуктами. — Я тут тебе хоть еды купил. Чтобы не бегала никуда.
— Ой, герой. — Она подняла пакет и швырнула его на кухню. — Пюрешка в коробке и сосиски? Это ты меня уговариваешь вернуться к нормальной жизни или издеваешься?
— Я не собирался тебя уговаривать. Ты сама должна понять.
Ирина встала. Подошла к нему почти вплотную. Глаза — те же, что у него. Только у неё — холоднее.
— Я знаю, что ты думаешь. Да. Я взяла эти украшения. Спокойно. Без пафоса.
— Что?.. — Алексей замер, не веря.
— Ты не глухой. Я сказала — взяла. Я не говорю «украла». Украсть — это когда тайно. А я взяла. Потому что имею право. Потому что ты мне должен.
— Что за бред?..
— Ты забыл, что я из-за тебя школу сменила в десятом классе? Ты забыл, как ты первый раз уехал с родителями в Сочи, а я осталась с бабкой в деревне, потому что «бабе Ире скучно»? Ты забыл, как мама меня всегда сравнивала с тобой: «Алексей у нас молодец, а ты —…»?
— И это повод?.. Это повод брать чужое, Ир?
— Оно не чужое! — вдруг заорала она. — Это компенсация! За всё! За любовь, которой мне не хватило! За семью, где я всегда была на вторых ролях! За твою жену, которая смотрит на меня, как на собаку с паршивой шерстью!
Он схватил её за плечи. Сильно. От злости.
— Ты… ты больная. Тебе надо лечиться. Это… это просто безумие.
— А ты — слабак, — спокойно сказала она, не отводя глаз. — Всю жизнь виляешь. Между мамой и женой. Между «нельзя» и «но всё-таки». Сказал ей, что снял мне квартиру?
— Нет.
— Вот именно. Потому что ты — трус. Ты не умеешь выбирать. Ты прячешь людей. А потом удивляешься, что они тебя предают.
Он отпустил её. Отошёл. Сел на подоконник, как мальчишка после выговора в кабинете завуча.
— Ир… ну почему ты всё разрушаешь?..
— Я не разрушаю. Я показываю тебе, что всё уже давно рухнуло. Просто ты не хочешь смотреть.
Он уехал от неё в полной тишине. Отключил звук на телефоне. Всё, что она сказала, вызывало омерзение и… чувство вины. Вот оно, то, что гложет больше всего. Её цинизм был ядовит, но в чём-то логичен. И самое страшное — где-то внутри он чувствовал: он правда никогда не умел говорить «нет».
Придя домой, он увидел Ольгу на кухне. Она готовила курицу. Как всегда — в фартуке с пятном, который не отстирывается, но она говорит, что это «знак верности» кулинарии.
— Где был? — спокойно. Даже без злобы.
— У Иры.
Она выключила плиту. Повернулась.
— Значит, ты выбрал.
— Нет. Я… я слушал. Я просто… я обязан был понять, что там вообще происходит.
— Не обязан, — коротко ответила она. — Она тебе призналась?
Он кивнул.
— Цинично. Холодно. Как будто чашку унесла из офиса. Без капли раскаяния.
Ольга села. Медленно. Положила руки на стол.
— Алексей, я тебя очень прошу: давай не будем делать вид, что всё наладится. Не будем клеить разбитую чашку и говорить, что она — почти как раньше. Доверие — это не кастрюля. Оно не «почти как было».
Он молчал. Она продолжила:
— Я тебя не ненавижу. Но я себя больше уговаривать не буду. Не буду говорить себе, что «всё наладится», что «он старается». Я устала. Ты выбрал её — даже когда снял квартиру за моей спиной. Это не ошибка. Это характер. А с характером не спорят.
Он не знал, что сказать. Его рот шевелился, но слов не было.
***
В тот вечер он ушёл. Не хлопнул дверью, не кричал. Просто собрал сумку и вышел. Сел в машину и поехал не к Ирине. Он не знал, куда. Просто ехал. Через город, где было тысяча окон, и ни одно не светилось для него.
***
Нотариус сидела в очках с толстыми линзами и перебирала бумаги с деланным спокойствием опытного хирурга. На её столе лежала папка с разводом, соглашением о разделе имущества, распиской о передаче ювелирных украшений, и — главное — заявление от Алексея о добровольном отказе от доли в квартире.
— Вы уверены? — спросила она, не глядя в глаза, проверяя данные в паспортах.
Алексей кивнул.
— Да. Уверен. Всё остаётся Ольге. Квартира, мебель, техника. Всё. Я ничего не хочу.
Ольга рядом молчала. Держала руки в замок. По её лицу нельзя было понять — победила она или проиграла. Она давно не плакала. Даже когда он уезжал, даже когда услышала признание Ирины. Было что-то холодное и решительное в ней теперь. Как в женщине, которая уже пережила самое страшное.
— Мы можем подписать всё сегодня, если обе стороны согласны, — сказала нотариус. — У нас есть свидетели.
Ольга тихо кивнула.
— Алексей Владимирович, пожалуйста, подпишите здесь и вот здесь.
Он взял ручку. Подписал. Не дрогнув. Как будто оформлял передачу машины. Только внутри что-то скреблось. Не больно — тупо. Как ногтями по дереву. Не трагедия. Обычная потеря. Как будто он выкинул старую футболку. Только футболка знала все его запахи и сгибы тела, а ещё — могла обнять, когда больше некому.
Ольга тоже подписала. Без пафоса, без последнего взгляда. Как будто подписывала заявление о приёме ребёнка в школу. Спокойно. Взросло.
— Благодарю. Все документы оформлены. Через три дня вы получите заверенные копии.
Они вышли на улицу. Было прохладно. Весна, но ветер — как будто с декабря. Алексей засунул руки в карманы, посмотрел на Ольгу. Она — на небо. Молча.
— Прости, — сказал он, наконец.
— Не надо. Это уже не важно, — ответила она.
— Я правда… я не думал, что всё так выйдет. Я просто… не справился.
— Ты справился. Просто по-своему. А у каждого свой способ выживать, Лёш. Твой — спрятаться. Мой — уйти.
Он криво усмехнулся.
— Жёстко.
— Правдиво. — Она повернулась к нему. — Я не хочу тебя больше ненавидеть. Но и любить уже не смогу. Ни капли. Всё, что было — оно теперь где-то между страниц документов и пустыми коробками из-под пиццы. Всё съедено, выброшено и забыто.
— Я отдал тебе квартиру. Это… что-то значит?
— Да. Что ты наконец вырос. Поздно, конечно. Но хоть не совсем в землю.
Он поехал не домой и не к Ирине. Хотя та звонила. Больше десяти раз за день. Её номер вызывал у него уже физическое отвращение. Раньше он боялся разочаровать её. Теперь — боялся с ней разговаривать. Не из страха, а от осознания, что каждый диалог будет очередным уколом — «а ты помнишь, как ты…», «а вот тогда ты…», «ты обязан…».
Вечером он приехал в район, где вырос. Прошёлся мимо старого подъезда. Под ногами — мусор, запах палёной курицы и подростки с вейпами. Всё как в девяностых. Только теперь он был не пацан в куртке с капюшоном, а взрослый мужчина, который отдал всё и остался с… пустотой.
В кармане завибрировал телефон. Ирина.
Он посмотрел. Подумал. И нажал «отклонить». А потом — «заблокировать».
Через неделю он снова пришёл к нотариусу. На этот раз — с новым пакетом документов. Он не хотел долго тянуть. Было ощущение, что чем быстрее всё завершится — тем меньше останется гнили.
— Я хочу оформить отказ от притязаний по родственной линии, — сказал он. — Я не буду принимать участия в её делах. Я не буду её представителем. Даже если с ней что-то случится — я не поеду. Не подниму трубку. Она — мне никто.
Нотариус кивнула, не задавая лишних вопросов. В её практике такое бывало.
— Это не имеет юридической силы в полном объёме. Но моральное заявление мы можем приложить к делу, если потребуется.
— Мне достаточно, чтобы я сам это запомнил. Что я отказался. Окончательно.
Ирина позвонила с другого номера. Потом написала. Потом приехала к его новому адресу и пыталась дождаться у подъезда. Он увидел её через окно. Не вышел. Просто выключил свет. Через час её не было.
Он больше не хотел ничего. Ни разбираться. Ни спасать. Ни доказывать.
Через два месяца он увидел Ольгу случайно — в ТЦ, у магазина бытовой техники. Она выбирала пылесос. Стояла с мужчиной лет сорока, с хорошими руками и внимательным взглядом. Они смеялись. Он не подошёл. Не стал. Но внутри — было странное спокойствие. Даже не зависть. А облегчение.
Значит, всё-таки — выжили.
На его день рождения Ирина прислала СМС:
«Ты разрушил семью. Уничтожил сестру. Ты теперь кто, Лёша? Одинокий победитель?»
Он не стал отвечать. Просто удалил. Потому что был уже не «Лёша». И не «Алексей-брат». Он теперь — просто человек, который наконец выбрал себя. И заплатил за это полной, но честной ценой.
Конец
