Вываливаюсь в коридор. Антон несётся мне навстречу с искажённым от ужаса лицом. За ним разъярённый Цезарь — мой полосатый любимец. Униформист[1]— недоумок коротким рывком швыряет меня под лапы тигру, а сам, втолкнув Соньку в комнату, захлопывает дверь изнутри. От неожиданности и выпитого спиртного падаю на четвереньки, и грузное тело Цезаря прижимает меня к полу. Дальше помню только жуткую боль, рычание и выстрел.
Прихожу в сознание и вижу склонившиеся надо мной незнакомые лица. Меня куда-то везут, пахнет лекарствами, на людях белые одежды. Достойное окончание гастролей в родном городе, где не была шесть лет. Накаркал мой любимый клоун. Мчу в больницу, разрывая ночную тишь сиреной. Сквозь матовые стёкла видны отблески мигалки. Не понимаю слов, всё расплывается перед глазами. Балансирую на грани между этим миром и потусторонним. Только что вынырнула оттуда и обратно не хочу. Я выживу. Должна выжить. Ради Катьки. Знал бы Демидрол, какое счастье прощёлкал. А вдруг он уехал из города, из страны? Гуляя по местам нашей боевой славы, я так и не решилась зайти… Резкая боль и снова темнота. Лечу-у.
Рассветные лучи заглядывают сквозь жалюзи на окне одноместной палаты. Операция шла четыре часа, но я больше переволновался, чем устал. Оказывается, совсем непросто сшивать мышцы и лоскуты кожи на теле женщины, которую, увы, всё ещё любишь. Сижу возле постели Евы и согреваю дыханием её ледяную руку. Целую тонкую кожу запястья. Думал, не прощу никогда, а увидел, и словно не было всех этих лет. Часто представлял себе нашу встречу, но чтобы вот так, в операционной: пьяная в дрова и подранная в клочья …
Машенька, сладко зевая во весь рот, входит в палату. Отсаживаюсь от Евы на подобающее доктору расстояние. Медсестра записывает в журнал показания приборов и приоткрывает окно.
— Там девочка проснулась. Что с ней делать-то?
— Какая девочка? — сижу, не сводя взгляда с обескровленного лица Евы, сам как пьяный.
— Ну дочь этой… Как её там? Колесниковой!
— А где она проснулась? В коридоре? Эти клоуны тоже здесь ночевали?
— Нет, — Машенька смотрит на меня как на парию. — Как раз тот самый случай, когда и цирк уехал, и клоуны свалили. У них поезд, гастроли.
— Что значит свалили? А мы что должны с ребёнком делать?
— Не мы, а вы, — Машенька криво улыбается и достаёт из кармана картонный складень с надписью «Свидетельство о рождении» и пихает мне в руки. — Это вам просили передать.
— Никогда бы не подумала, что в юные годы вас кликали «Димедролом».
— Демидролом, — машинально поправляю Машеньку. — Я, действительно, знал Еву раньше. Жили в соседних домах.
— Выглядит старше вас, — Машенька придирчиво разглядывает пациентку.
— Это я её старше… Постой, а почему эта зеленовласая кикимора так просто скинула ребёнка и уехала?
— Не только ребёнка, — вздыхает Машенька. — Утром подвезли вещи Колесниковой и клетку с тигрёнком. Стоят в приёмном. Нагадил уже.
