– Не благодари, – она махнула рукой. – Это меньшее, что я могу сделать. – Она помолчала. – Знаешь, я ведь много думала о тебе все эти годы. После смерти Миши особенно. Думала о том, каково тебе одной. Хотела позвонить столько раз… Но не решалась. Стыдно было. За те слова на похоронах… Я была не в себе от горя. Но это не оправдание.
– Я понимаю, – сказала я. – Правда понимаю.
И это тоже была правда. Я помнила своё оцепенение после известия о смерти Михаила. Помнила, как кричала в подушку, как разбила любимую вазу, как обвиняла весь мир в его смерти. Горе делает нас неузнаваемыми даже для самих себя.
Мы проговорили до вечера. Впервые за тридцать лет мы по-настоящему разговаривали – о Михаиле, о прошлом, о жизни. Она рассказывала мне истории из его детства – смешные, трогательные, которые я никогда не слышала. А я делилась с ней нашими моментами – маленькими радостями, путешествиями, планами на будущее, которым не суждено было сбыться.
В какой-то момент я поймала себя на мысли, что мы могли бы быть близки – эта женщина и я. Могли бы поддерживать друг друга, дополнять. Если бы не её гордость, не моя обида, не годы молчания и взаимного непонимания. Мы могли бы быть семьёй – той самой, о которой она говорила. Но жизнь распорядилась иначе.
Когда стемнело, я вызвала для неё такси до гостиницы. Она остановилась в «Заре» – небольшой, но уютной гостинице в центре города. Отказалась остаться у меня, сказав, что не хочет стеснять. На самом деле, я думаю, ей было важно сохранить независимость до конца.
Прощаясь в прихожей, она вдруг обняла меня – крепко, по-матерински. Я почувствовала запах её духов – тот же, что и тридцать лет назад, терпкий аромат с нотками жасмина.
– Спасибо тебе, Ниночка, – прошептала она. – За этот день. За то, что не оттолкнула. За то, что была хорошей женой моему сыну.
Я обняла её в ответ, чувствуя, какая она хрупкая под своим строгим костюмом. Косточки, как у птицы. И такая же гордая посадка головы, несмотря на болезнь.
– Приходите ещё, – сказала я, сама удивляясь своим словам. – Когда захотите. Мой дом открыт для вас.
Она кивнула, но мы обе знали, что этого не случится. Её время истекало, и этот визит был прощальным. Последним рукопожатием двух женщин, любивших одного мужчину.
После её ухода я долго сидела на кухне, глядя на две пустые чашки на столе. На нетронутый торт, на коробочку с жемчужными серьгами. Странно устроена жизнь. Иногда мы тратим годы на обиды, на молчание, на возведение стен между собой и другими. А потом оказывается, что времени осталось так мало. Что нужно спешить говорить важные слова, спешить прощать и принимать прощение.
Я подошла к окну. Дождь усилился, барабаня по стеклу. В такие вечера Михаил любил заваривать крепкий чай с бергамотом и читать вслух – Чехова, Бунина, иногда стихи. Он прекрасно читал, с выражением, с чувством. Евгения Павловна была права – у нас была настоящая семья. Не идеальная, со своими сложностями и проблемами, но настоящая.
Я поставила чайник. Достала заварку с бергамотом из шкафчика. Заваривая чай, я думала о том, что, возможно, примирение с Евгенией Павловной – это тот подарок, который Михаил хотел бы для нас обеих. Освобождение от груза прошлого. Маленький луч света в сумерках одиночества.
Я налила себе чая и на этот раз успела выпить его, пока он был горячим.
Через три месяца я получила телеграмму из Воронежа от племянницы Евгении Павловны. Свекровь умерла тихо, во сне. Перед смертью просила передать мне, что это был самый тёплый день рождения в её жизни. Хотя день рождения был совсем не в тот день. И приём получился не холодным, а, напротив, согревающим две одинокие души.
Сегодня я надела мамины жемчужные серьги – так я теперь их называю. Иду в церковь – поставить свечку за упокой души Евгении Павловны. И другую – за Михаила. Двух людей, научивших меня, что никогда не поздно открыть сердце. Даже если кажется, что время упущено безвозвратно.
Оглядываясь назад, я думаю, что той холодной июньской средой началась для меня какая-то новая глава. Словно я наконец отпустила что-то, что держала внутри все эти годы. Может быть, это и есть прощение – не только других, но и себя. За то, что не сумела, не смогла, не успела. За все несказанные слова и не случившиеся объятия.
Михаил всегда говорил: «Жизнь слишком коротка для обид, Ниночка». И я наконец поняла, что он имел в виду. Жизнь действительно слишком коротка. Поэтому нужно спешить – не к успеху, не к богатству, не к признанию. Спешить к пониманию, к принятию, к любви. Пока есть время. Пока чай не остыл.
