— Я хочу divorce. — Слова вырвались рублеными, как тупой нож. — Завтра иду в МФЦ.
— Даш, давай спокойно, — он поднял ладони. — Это мамины идеи, я…
— Ты сказал «хорошо», — перебила она, чувствуя, что внутри поднимается волна ярости, но она сдержит её. — Этого достаточно.
Он кашлянул: — Мне сложно спорить с ней. Мне было удобно, понимаешь? Наверное, я… испугался.
— Твоя удобная жизнь не должна ломать мою, — сказала Даша. — И я не сижу на шее. У меня стабильный доход, кстати.
Он глотнул воздуха: — Я ошибся. Давай поговорим.
— Завтра разговор будет в другом месте. Не здесь.
Виталик смотрел так, будто хотел что‑то добавить, но не мог подобрать слов. Маркетолог, способный на презентациях кроить восторженные речи, здесь пустил тормоза. Даша развернулась, вошла в спальню, выдвинула ящик с документами: паспорта, ИНН, свидетельство о браке — или, вернее, о том, что когда‑то было браком.
Ночь шуршала за окном автобусами ночного маршрута. Она сидела на кухне, пила холодный чай, прокручивала в голове изображения: первый день знакомства в универе, чумовые танцы на Петроградке, их дешёвое обручальное кольцо, случайно купленное в переходе, его первый трудовой день, когда она морально страховала и наготовила бутербродов. Теперь всё это — мумии фотографий, которые придётся переложить в отдельную папку и спрятать.
Когда на часах было четыре утра, Даша достала ноутбук, открыла форму заявления на развод на госуслугах. Она не знала, оправится ли когда‑нибудь, но знала: нужно идти, пока ярость поддерживает позвоночник. В поля она вводила данные как чужие: фамилия, имя, даты, без эмоций.
Виталик вышел к пяти. Синяки под глазами, в руках кружка: он не спал.
— Я понимаю, что накосячил, — тихо сказал он. — Я тоже понимаю, — ответила она, не поднимая глаз. — Я готов противостоять маме. Давай вместе.
Даша подняла голову, вгляделась в его лицо: полутень лампы ложилась на щёки, делая их залысинами. Она помнила эти глаза, когда он произносил клятву; помнила мягкость ладоней на её плечах после ссоры. Но время обесценило прикосновения.
— Поздно. Уважение не склеить клеем ПВА, — сказала она медленно. — Подала заявление.
Он тяжело вздохнул: — Я… сам всё подпишу.
Слова прыгнули между ними, как отбитый шар в настольном теннисе, после чего рухнули.
Молчание до рассвета.
Солнце вышло, залило балконным светом неубранные чашки, забытые глянцевые журналы. Даша погладила кота, зашнуровала кеды.
Документы она положила в рюкзак, закрыла молнию — и впервые за много лет не спросила у мужа «ты выйдешь?». Он не вышел. Слышно было, как он сел на диван, сжал в кулаке кружку, будто искал опору в податливой глине.
За окнами город пах сиренью и выдыхающимися ночными фонарями. В МФЦ она стояла в очереди, слушая, как чужие люди обсуждали ипотеку, раннюю клубнику, вирусы, разбитые фары. Всё обычное. Сотрудница окошечка взяла заявление, сверила паспорт, пробила по базе.
— Через месяц будет назначено заседание, — сказала тихая женщина в форме.
— Я знаю, — Даша кивнула.
Рядом за столиком мужчина скандалил из‑за справки БТИ. Даша смотрела на его гримасу злости и чувствовала, как внутри вместо воздуха поднимается ледяная ясность: всё разрушилось, но небо осталось. Значит, жить можно.
