Вышла на улицу — солнце слепило мокрым блеском по крышам такси. Зазвонил телефон: Виталик. Она выключила звук. Пошёл вторая вибрация — мама. Ей Даша ответила.
— На улице. Всё нормально.
— Приезжай к нам, — сказала мама. — Кот свой, пускай с тобой. Холодильник набит.
— Приду немного позже, — Даша пересекла дорогу на красный. — Нужно купить переноску.
На базаре запахло первыми огурцами. Она представила, как вечером будет сидеть на диване в квартире родителей, Шелест — у ног, рядом мама щёлкает семечки, папа спорит с телевизором. И никакой Софьи Павловны, никаких тайных разговоров за спиной. Только пространство, где голос не приходится калибровать под чужое ожидание.
Через неделю Виталик отправил смс: «Подписал, спроси юриста, что дальше». Она не ответила. Через две недели он набрал её снова, голос был сорванным:
— Мамочка легла в больницу, инфаркт.
— Жалко, — Даша ничего не добавила.
— Мне тяжело, — пробормотал он.
— Береги себя, — холодно сказала она и положила.
Позже, когда в соцсетях всплыла информация, что Виталик с Надей поехали к морю «отдыхать после тяжёлого сезона», Даша отмечала: жизнь быстро перепрыгивает даже через инфаркт, лишь бы расписание удовольствий не сбилось. Но к ней это уже не имело отношения.
Прошло два месяца. Судья разъяснил стороны, задал формальные вопросы. Виталик в зале не спорил, смотрел на стол, сцепив пальцы. Когда судья объявил решение о разводе, Даша ощутила, как внутри не рассыпалось ничего: оказалось, что последние две недели она сама себя разобрала на части, а в суде только констатировали факт.
К осени она сняла квартиру ближе к работе — студия на Красносельской, потолок высокий, окна на ржавый мост. Шелест освоил подоконник и наблюдал электрички. На полке у Даши стояла новая переноска — запасной выход, если когда‑нибудь ещё придётся бежать. Но она верила: больше не придётся.
Иногда по ночам, когда шум города стихал, ей чудилось, будто слышит за стеной чьи‑то голоса: знакомая интонация, шёпотом о будущем на двоих без её участия. Она вслушивалась, а потом включала лампу — и голоса исчезали; за стеной жил просто кто‑то другой, никакого предательства. Тогда Даша брала плед, садилась на пол, обнимала кота, и они слушали, как в трубах журчит вода — звук обычной жизни, тихий и верный. Её жизнь теперь была полоской света в темноте: маленькой, но принадлежащей только ей.
А Софья Павловна? Свекровь после больницы выздоровела, но с сыном отношений не ухудшила. Раз в месяц он навещал мать, а Надя улыбалась с фотоотчётов: счастливая, не мешающая чужому потенциалу. Так и нужно. Каждый выбрал своё зеркальце, где отражается спокойно.
Даша хранит тот самый файл с записью подслушанного разговора, но не включает. Ей хватает знать: однажды тишина бетонных стен сказала ей правду. И она решила не закрывать уши. Именно поэтому сегодня, возвращаясь домой, она пожимает плечами случайным толчкам прохожих в метро, даже если кто‑то бормочет «простите» слишком поздно. Она не боится вовремя идти в сторону выхода. Её маршрут теперь не зависит от чужих направлений.
