— Послушай, — Геннадий подошёл, но не дотронулся, — я понимаю, ты устала. Но мы ведь команда. Мы взяли ипотеку вместе. Твой вклад — квартира. Мой — бизнес-план. Я просто хочу, чтобы мы жили лучше.
— Лучше? — Алина обернулась. — Это ты называешь лучше? Когда я живу с тревожным узлом в животе, потому что не знаю, хватит ли на платёж? Когда ты скрываешь от меня, сколько дал брату в прошлый раз? Когда твоя мать устраивает мне допрос, где я купила тушь?
Она не кричала. Тихо, спокойно, по-женски смертельно. Так, что по спине у Геннадия пробежала судорога.
— Если ты не на моей стороне, Ген, то мы не команда. Мы — противники. И в таком случае, я свою половину защищать буду.
— Не перегибай, Алин…
— А ты не дави. Я квартиру не продам. Это даже не обсуждается.
В комнате повисло молчание. Только где-то на кухне тикали дешёвые часы, подаренные ещё на новоселье — когда они, наивные, обнимались на фоне пластиковых окон и думали, что всё у них впереди.
— Тогда я не знаю, как нам жить, — выдохнул Геннадий, и впервые за долгое время в его голосе не было уверенности.
— А я знаю. Отдельно, — ответила она. — Очень даже знаю.
Она вышла из кухни, забрав с собой только телефон. Остальное — чувства, мечты, даже старая кружка с трещиной — остались там. На столе. В его мире.
— Я тебе говорю — пусть оформляет дарственную, — голос Марины Владимировны звучал громко даже через закрытую дверь. — Пока всё на ней — у нас в семье нет будущего. Денис уже почти договорился, ему только нужен старт!
Алина стояла в прихожей, держа ключи в руке, как оружие. Снизу в сумке звякнула бутылка молока — по пути зашла в «Пятёрочку», как ни в чём не бывало. А теперь вот стоит, как свидетельница собственных похорон.
— Ма, потише, она может вернуться с минуты на минуту, — пробормотал Геннадий, но как-то вяло, неуверенно, по-пластунски. Так крысы шепчут, зная, что хозяйка уже в коридоре.
Алина вдыхает, медленно поворачивает ключ в замке. Дверь открывается со скрипом, и в кухне наступает тишина, будто кто-то выдернул штекер из динамика.
— Ну что, Марина Владимировна, — голос её звучит спокойно, почти весело. — Уже делим то, что не ваше?
— А ты что, не могла позвонить? — подскочила свекровь, поправляя ворот кардигана, словно собиралась в театр, а не на допрос с пристрастием. — Невоспитанность какая. Мы тут серьёзные вещи обсуждаем, а ты со своими пакетами.
Алина поставила сумку на пол, молча сняла куртку. В глазах — ледяная решимость.
— Я живу здесь. И квартира — моя. Это не обсуждается. Если у вас снова разговоры про “оформить на Гена”, “помочь Денису”, “все мы одна семья” — проходите, пожалуйста, мимо. Вон там лифт. Хотя нет, он сломан. Как и ваш семейный подход.
— Ах ты… — Марина Владимировна шагнула к ней, — ты что себе позволяешь, девочка? Ты в эту семью пришла с голой задницей! Кто тебе дал право так говорить?
