— Никто, — Алина улыбнулась. — Я его сама взяла. Сама зарабатываю. Сама тащу ипотеку. Сама себе и право дала.
— Алина, — Геннадий попытался вставить слово, — ну зачем ты так…
— А как, Гена? Мягче? Или снова сделать вид, что я “подумала”, “взвесила”, “поговорим позже”? Не будет позже. У меня, может, впервые в жизни есть крыша над головой, не записанная на чужую фамилию. И я её не отдам. Ни брату твоему, ни тебе, ни этой — прости Господи — великомученице пенсионного возраста!
Марина Владимировна покраснела до мочек ушей.
— Да я тебе… — она бросилась вперёд, резко, неожиданно. Алина успела отшатнуться, но ладонь свекрови всё-таки чиркнула по щеке. Пощёчина. Не сильная, но достаточная, чтобы всё стало окончательно ясно.
— Мам, ты что! — Геннадий рванулся к ней, перехватил за руку.
— Отпусти! — она вырывалась, визжала, как будто её невестка — не человек, а грабитель из “Криминальной России”.
Алина стояла, прижимая пальцы к щеке. Не плакала. Но где-то внутри что-то рвануло, как старая розетка — с искрами и запахом горелого.
— Вот и всё, — прошептала она. — У нас теперь, Гена, не разговор — у нас теперь заявление в полицию.
Он замер. Даже Марина Владимировна притихла, словно впервые услышала, что женщина может не терпеть.
— Пошутила, — Алина усмехнулась. — Заявление не напишу. Просто выставлю вас обоих. А ты, Гена, можешь собирать вещи. Сегодня. Сейчас.
— Не кипятись, давай обсудим, — пробормотал он, как будто не происходило ничего особенного. — Ну что ты, это же мать… Ну сгоряча…
— Сгоряча — это когда соль вместо сахара. А это было осознанно. Мама твоя, между прочим, давно к этому шла. И ты это знал.
— Мы можем всё наладить, Алин…
Она повернулась к нему, глаза были почти чёрные от злости и боли.
— Ты это говорил, когда Денис у тебя вытянул последние двадцать тысяч. Когда я три месяца закрывала ипотеку одна. Когда ты “забыл” сказать, что твоя мама будет жить у нас “пару недель”. Я тебе верила, Гена. Верила, пока не стало понятно, что ты — не со мной. Ты — с ними. И ради них ты готов продать не только мою квартиру, но и меня саму, если попросят.
Он не ответил. Просто опустил голову.
— Забери маму. И уходите. Сейчас.
— Алина, ну ты не можешь так! — вспыхнула Марина Владимировна. — У нас же семья!
— У вас — да. У меня — нет. С сегодняшнего дня я в неё больше не вхожу.
Она открыла дверь. Пауза. Они стояли, словно на краю пропасти. Но вниз падали не они — падала её любовь. Последний раз.
Марина Владимировна, ворча и натягивая плащ, прошла мимо, швыряя взгляды, как камни. Геннадий медлил. Хотел что-то сказать. Но, видно, впервые в жизни не нашёл слов.
Дверь закрылась за ними тихо. Как крышка гроба.
Алина осталась стоять в пустой квартире. Одна. Только тикали старые часы, и капала вода из крана, который снова тек. Завтра надо будет вызывать сантехника. Сегодня — просто лечь и дать себе поплакать.
