— Это на кредит. На март. Я взял подработку. Разгрузка на складе по вечерам.
Варвара молча села напротив. Не стала смотреть в глаза. Не спросила, где был. Всё было и так понятно — «ушёл подумать» оказался равным «ушёл, чтобы мама всё решила за меня».
— Понятно, — сказала она наконец. — Теперь у нас два бюджета. Один — от мамы, второй — от склада. Никакого общего. Красота.
Он потёр глаза, как будто только что проснулся.
— Варь… я не хочу, чтобы мы ссорились. Я просто не умею быть жестоким.
— Это не жестокость, Юр. Это ответственность. Её не отрастишь, если каждый раз уходишь к маме — под крылышко, в носки, связанные из прошлого.
— Ты снова её винить будешь? Она просто старается помочь.
— Она помогает тебе не взрослеть. А меня — превращает в раздражённую, злую, выжатую тётку, которая всё время считает. И знаешь, в чём ужас? Я стала себя ненавидеть. Потому что чувствую, что превращаюсь в чужую себе.
Он сел. Молча. Оперся локтями на стол. Руки — в замок. Губы — в линию. Варвара смотрела, как он старается не сказать что-то, но язык чешется, как у школьника на уроке.
— Мама сказала, — начал он, — что если ты так настроена, то… может, нам лучше пожить отдельно. Подумать. Остынуть.
Варвара рассмеялась. Нервно, почти истерично.
— Мама сказала. Конечно. Мама у нас семейный медиатор. А Катя — отдел логистики.
— Ты перегибаешь. Она просто волнуется.
— А ты? Ты волнуешься за меня? За нас? Или только за то, чтобы ей спокойно спалось?
Тут он снова поднял голос:
— Да что ты от меня хочешь?! Чтобы я маму вычеркнул? Чтобы я Кате сказал: «сорри, живи на улице, Варвара против»? Так не бывает!
— Бывает, Юр. Бывает, когда человек понимает, где его семья, а где — инфантильный балласт. Я не против твоей семьи. Я против того, чтобы мы жили ради их комфорта, а не своего.
Он встал. Раздражённо, резко.
— Всё, понятно. Я не умею быть таким, как ты хочешь.
— А я больше не хочу быть такой, как ты хочешь, — ответила Варвара тихо. — Я хочу быть собой. И жить по-человечески. Не ждать, пока мне разрешат купить подушку без отчёта перед свекровью.
Через неделю Юрий съехал. Сказал, что поживёт у мамы. «До прояснения». Только не сказал, что именно должно проясниться: его смелость? Варварина усталость? Или баланс на карточке?
Катя прислала в мессенджере злое сообщение:
«Вообще-то ты разрушила нашу семью. Мама плачет, Юре плохо. А ты — эгоистка. Из-за таких как ты браки и рушатся.»
Варвара не отвечала. Удалила. И поехала смотреть однушку в новостройке. Маленькая, без лифта. Но с видом на железную дорогу. Зато — её.
На подписание развода Юрий пришёл. В строгой куртке и с лицом уставшего клерка. Росписи — формальность. Но Варваре казалось, что её рука дрожит как у наркомана на детоксикации.
— Варя… — сказал он, прежде чем она ушла. — Я… может быть, через время… мы…
— Юра. Мы — не кредит. Мы не пересматриваемся через полгода.
Он хотел обнять. Не решился. Варя кивнула — и ушла.
Через месяц она сидела в кафе у метро. Пахло выпечкой и свободой. Варвара делала глоток капучино и впервые не думала ни о Катином пуховике, ни о Юриной маме. Только о себе.
Телефон завибрировал. Письмо от юриста:
«Подтверждаем: ваши активы не подлежат разделу. Вы свободны распоряжаться накоплениями.»
Она нажала «архивировать». Взяла блокнот. На первой странице крупно написала: «Копить на себя — не стыдно».
И впервые за долгое время улыбнулась.
