— А ты — в безвольного «любимого сына», у которого кнопка «отказать» сломалась. Её мама, между прочим, не стесняется.
— Поздно. Я уже в середине.
Юрий замер. Вдохнул. Выдохнул. Говорил глухо:
— Ты вообще понимаешь, что у мамы давление? Что она расстроилась вчера, потому что ты отказалась перевести ей деньги? Что она плакала, между прочим?
— Отлично. Запишем в графу «эмоциональный шантаж». Тебе самой не стыдно, Варвара? — передразнила она свекровь, поджав губы. — У неё давление, а у меня, между прочим, ещё и зуб болит. Потому что я опять не пошла к врачу. Угадай почему? Потому что у Кати пальто не того фасона.
Юрий шагнул вперёд. Не резко, но с напряжением в плечах.
— Не надо. Вот это — не надо. Мама старается. Катя тоже не виновата.
— Я не говорю, что виноваты, Юр. Я говорю, что мы должны думать о себе. А не о других — всегда. И в ущерб. Всё. Я не могу больше. Хочешь — отправляй деньги. Но тогда я не играю в эту игру.
— Это не игра, Варя. Это жизнь. Люди болеют, разводятся, теряют работу.
— Ага. А я теряю мечты. Потихоньку. Молча. Потому что ты всегда выбираешь их. А я… просто пункт в семейном бюджете.
Тут он впервые сорвался:
— Ты знаешь, как тяжело мне между вами двумя? Ты давишь, мама жалуется, Катя молчит, но всем всё надо! А я разрываюсь!
Она посмотрела на него с неожиданным спокойствием.
— Так выбери. Одну сторону. Один приоритет.
— Что, прям ультиматум?
— Нет, Юр. Это уже — логика. Мы либо живём для себя и копим на будущее, либо остаёмся кассой взаимопомощи. Только не называй это семьёй. И не проси меня мечтать с тобой о будущем, если ты всё отдаёшь в прошлое.
Он молчал. Долго. Потом вдруг снова заговорил:
— Ну хорошо. А если всё вот так? Мама попросит — я не перевожу? Катя скажет — я отказываю? И потом буду жить с чувством вины?
— Лучше с чувством вины, чем с чувством полной финансовой импотенции, — парировала Варя. — А если серьёзно — то да. Именно так. Иначе — ты теряешь меня.
Он не ответил. Ушёл. Хлопнув дверью.
Варвара осталась стоять у стены. Потом медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к обоям цвета «бежевый от безнадёги». В животе тошнотворно сжималось. В голове крутилась фраза: «ты теряешь меня». Она её произнесла. Она. Та, что терпела, глотала и верила в «потом».
Вечером Юрий не пришёл. Прислал только голосовое: — «Мне надо подумать. Ушёл к маме. Я не хочу ссориться».
На следующее утро Варвара вышла из дома. Проехала две остановки до работы и вдруг сошла. Купила кофе в киоске на углу. Села на лавочку. И впервые за много месяцев подумала: «А чего хочу я? Вот лично я? Без всех этих “надо помочь” и “семья — это святое”».
Ответа не было. Был только горький капучино и лёгкий озноб.
А потом пришло сообщение от Анастасии Львовны: «Варенька, если Юра ещё не перевёл, ты можешь? Там срочно. Катя уже выбрала пуховик. Осталась последняя модель.»
У Варвары тряслись пальцы. Она нажала «ответить» и написала три слова:
«Пусть выберет мозги».
Когда Юрий вернулся, он пах чужими духами. Не женскими — нет, эти духи пахли квартирой с коврами на стенах, плотно закрытыми окнами и нафталином. Варвара узнала аромат его детства: Анастасия Львовна, чай с жасмином, кошка Лапа и строгое «а как ты думаешь, кто его в школу собирал?».
Он зашёл как обычно — без звонка, своим ключом. Снял обувь, повесил куртку. Не сказал ни «привет», ни «прости». Просто положил на кухонный стол конверт с деньгами и тихо:
