— А ты?.. — голос у неё был совсем слабый, но оттого слова звучали яснее. — Ты тоже не умеешь? Тебе тоже кажется, что если я женщина, то я обязана пахать, а ты имеешь право лежать, потому что у тебя… спина болит?
Он поднялся, нехотя. Вид у него был такой, будто его подняли за уши.
— Никто тебя не заставляет. Просто… ты же жена. Это естественно, заботиться о доме.
Она кивнула. Медленно, как будто осознала что-то, чего раньше не замечала. Потом подошла ближе.
— А тебе неестественно помочь? Купить что-то, почистить что-нибудь, накрыть на стол?
Он развёл руками, будто хотел оправдаться, но не знал как.
— У меня работа тяжёлая…
— А у меня лёгкая? Мне никто зарплату за домашние хлопоты не платит. И спасибо тоже никто не говорит.
Он вздохнул. Тяжело, театрально, как человек, который много терпит.
— Марин, ну не начинай…
— Я не начинаю. Я заканчиваю. Готовить буду. Но только потому что мне не хочется слышать, что я плохая хозяйка. От твоей мамы.
Он опять сел. А потом снова уткнулся в телефон. Всё стало, как было. Только внутри Марины что-то сменилось — не обрушилось, нет. Просто в ней стало пусто, как в квартире, из которой выехали.
На кухне всё шло по накатанному: курица, картошка, салат, сладкое. Руками делала, головой — уже в другом месте. Где-то там, где тепло, где её слушают. Не обязательно понимают — хотя бы просто слушают.
Ровно в половине восьмого — звонок. Пунктуальность у родителей Андрея была отменной.
— Андрюшенька! — Валентина Ивановна с порога кинулась к сыну. Обняла, прижала, обнюхала. — Сыночек, ты не похудел? А кормят тебя хорошо?..
Марина молча держала тапочки. Пыталась не думать, что их об неё вытирают.
— Марина, ну ты чего стоишь? Мы с дороги, голодные.
— Добрый вечер. Всё готово, — сказала она и пошла в кухню.
За столом всё шло по стандарту: комплименты сыну, замечания жене, обсуждение еды, разговоры про «настоящее мужское поведение».
— Молодец, Андрюша, — говорил Николай Петрович, — устроился, жена вроде как готовит. Правда, пересолено слегка.
— Да, в наше время хозяйки были совсем другие, — вставляла Валентина Ивановна. — А теперь — одно слово: торопятся, ленятся, а потом обижаются, если что скажешь.
Марина приносила солонку, убирала тарелки, слушала, как муж рассказывает родителям о своих делах. Когда речь заходила о ней, он бросал короткое:
— У неё всё нормально.
Нормально… Такое хорошее слово. Удобное. Как старая тряпка — можно вытереть им всё, что угодно.
Она смотрела на них — на свекровь с вечной претензией на лицо, на свекра с телом, прилипшим к табуретке, на мужа, расцветающего от родительского внимания — и думала, как же она устала быть мебелью в их спектакле.
Торт был вкусный. Свекровь съела два куска, не поблагодарив.
