Екатерина кинулась к нему, вцепилась в рукав:
— Выйди из моей квартиры, пока я тебе не сломала хребет!
— У тебя уже язык сломан! — гаркнула Таисия. — Воняешь, как старая собака, а туда же — королева здесь!
— Ты у зеркала давно стояла?! — выкрикнула Екатерина и, к своему удивлению, почувствовала, как адреналин поднимает в ней силу. Она вцепилась Таисии в плечо, оттолкнула, как могла. Та отшатнулась, упала на пуф, чертыхнулась и потянула за собой покрывало.
Хлоп — полетела рамка с фото Николая. Разбилась. И будто что-то в Екатерине тоже в этот момент — треснуло. Всё. Хватит.
— Вычеркните меня из своей семейной бухгалтерии! — закричала она, задыхаясь от злости. — Это мой дом! Моя жизнь! И хватит жрать её ложками!
В это время сработала сигнализация. Та самая, которую поставила накануне — после их визита. Через минуту — гудки сирены. Через две — визг тормозов. Через три — полиция.
Когда участковый вошёл, он замер: по полу валялись разбитые рамки, бумажки, ваза в осколках, пуф на боку. Таисия держалась за локоть, Валентин — тяжело дышал. Екатерина стояла, как солдат на поле, одинокая, но живая.
— Ну что у вас опять? — спросил участковый, с усталой интонацией районного Будды.
— Вторжение, порча имущества и рукоприкладство, — сказала Екатерина чётко, как на допросе. — Вот записи с камеры. Вот синяк. Вот свидетели — соседи слышали всё.
Валентин начал оправдываться, что это — «семейный конфликт, всё утрясётся», но участковый молча вынул блокнот.
— В отделение поедем. Объяснения давать. Все. Без исключения.
Когда их увели, Екатерина села на пол, прямо среди осколков, положила ладони на колени. В теле всё дрожало — как от холода, как от жары, как от понимания, что всё изменилось. Это уже не просто притязания. Это война.
В дверь заглянула соседка тётя Галя — в бигудях, с тряпкой и добром в глазах:
— Кать, милая, ты как?.. — Жива, — хрипло сказала она. — Даже сильнее стала, Галь.
И вдруг — разрыдалась.
Слёзы шли бурой волной. Не только от страха, не только от боли в спине. А от обиды. На них. На Коляна. На эту чёртову несправедливость, где надо драться за то, что ты и так заслужила. За стены, за спину, за саму себя.
Прошла неделя. Екатерина не спала полночи, потом — спала только по ночам, но беспокойно, с подушкой в охапку, как с последним союзником. Мерещились шаги в подъезде, звонки в дверь, крики за стеной. По правде, иногда мерещилось и то, что Коля стоит в дверях, в своей фланелевой рубашке и с тем взглядом, как в последний раз, когда они молча смотрели друг на друга за кухонным столом. Он тогда понял, что уходит, но не знал — навсегда ли.
Участковый составил протокол. Следом Екатерина написала заявление. Юрист — подруга племянницы — бесплатно помогла оформить бумаги в суд. — С вас, тётя Катя, кофе и тишина, — сказала та, и Екатерина в первый раз за месяц улыбнулась.
Но мир, как назло, не отпускал.
На третий день после допросов и угроз Таисия вдруг появилась снова. С цветами. И с новой миссией примирения.
— Ну чего ты раздула трагедию, — сказала она, вертя глазами, — ну поскандалили. Родственники же! Ты ж понимаешь, нервы… Да и Валентин — он пьёт теперь, с тех пор как Николай умер, совсем не тот стал. Дай нам шанс, Екатерина. Поговорим.
Катя молча глядела на букеты. Гладиолусы. Она их ненавидела. Особенно в доме.
— Прости, — сказала она спокойно. — У меня астма на фальшь.
И закрыла дверь. Без хлопка, но с ощущением, что навсегда.
Вечером пошла на дачу. Села у старой яблони. Там всё ещё лежала лестница, по которой Николай когда-то лез на крышу, чтобы поправить антенну. Покойный не любил чужих, но родню — терпел. Екатерина тоже терпела. До поры. Пока её терпение не сожгли напалмом.
Она достала телефон и набрала знакомый номер. — Да, Наташ, привет… Можно я тебе сына одолжу? На выходные. Мне тут кое-что покрасить надо, а руки уже не те. А он у тебя мастер. Я же помню, как он тебе диван собирал, полквартала слышало.
