На том конце засмеялись. Живо, искренне. Екатерина почувствовала — не всё потеряно.
Суббота выдалась жаркой. К полудню они с Сашкой (сын Наташи) вытащили из сарая всю старую мебель. Красили, прикручивали, даже какую-то труху выкинули. К четырём он жарил сосиски на мангале, а она стояла у забора с ведром краски, когда услышала визг тормозов.
Подъехала машина. Из неё вышел мужчина.
Высокий, седой, с лицом — не глянцевым, но крепким. — Екатерина Алексеевна? — спросил он, прищурившись. — Меня зовут Константин Сергеевич. Я — брат Николая.
Екатерина застыла. — Простите, какой ещё брат?
Он сдержанно улыбнулся. — По отцу. От первого брака. Мы не общались много лет. Он знал обо мне, я о нём — только по крупицам. Простите, что врываюсь вот так. Просто… узнал о смерти. И о том, что тут… какая-то грязь.
Она сжала кисть сильнее. — А вы откуда узнали, простите? Вас, вроде бы, не было ни на похоронах, ни в списке наследников?
— Не было, — сказал он спокойно. — Но я приехал не за этим. Не за имуществом. Я приехал за ответами.
— Ответы закончились, — тихо ответила Екатерина. — Остались только счета.
Он медленно кивнул. — Можно мне просто посидеть с вами? Без претензий. Только человек к человеку.
Она смотрела на него долго. Лицо вроде и не похоже на Коляна, но в глазах что-то знакомое — усталость, потерянность, и это неловкое мужское «можно я просто помолчу рядом».
Она показала на скамейку.
— Садитесь. Только не курите. Я, правда, на взводе.
— Я уже лет двадцать как не курю, — усмехнулся он.
Вечер спускался медленно. Они сидели молча. Потом говорили. Он рассказал о себе: инженер, давно на пенсии, живёт под Воронежем. Двоюродные братья знали о нём, но скрывали — чтобы «не разбавлять наследство». — Я ничего не хочу, — повторял он. — Ни дачи, ни квартиры. У меня всё есть. Я просто хотел знать, кем был мой брат на самом деле.
И вот тут Екатерина вдруг рассказала. Всё. Как Коля переживал банкротство, как прятал страх за шутками. Как возился с сантехникой ночами. Как носил цветы по выходным, а потом — не носил. Как однажды сел напротив неё и сказал: «Катя, если я умру первым, ты — не молчи. Кричи. И бей по столу, если нужно. Не позволяй им топтать».
Голос её дрожал. Он слушал молча, не перебивая.
— Знаете, что самое страшное? — спросила она в конце. — Не то, что они ломились в квартиру. Не то, что вещи тащили. А то, что я чуть не поверила, будто мне и правда ничего не принадлежит. Ни квартира, ни дача, ни воспоминания. Как будто я — просто придаток к свидетельству о браке.
Константин посмотрел на неё.
— Вы не придаток. Вы — та, кто до конца осталась на позиции. А это — стоит больше любой дачи.
Она впервые за долгое время поверила этим словам.
В воскресенье пришло письмо. Суд назначен на август. Был шанс — и юрист сказала: «Мы выиграем. Они сами себя сдали, камеры, свидетели — всё на вас играет».
В понедельник Екатерина снова пошла в суд. А вечером — к врачу, впервые за год. Сдала все анализы. Надо жить, а не ждать нападения.
Через неделю пришёл Сашка опять. Принёс торшер. — Тётя Катя, вы не обижайтесь, но у вас свет — как в тюремной библиотеке.
Она рассмеялась. Настоящим, грудным смехом. Смеялась долго. Даже когда за окном стемнело.
Осенью она выжила в суде. Выиграла. Квартира, дача — всё осталось при ней. Валентин исчез, Таисия пыталась подать апелляцию, но быстро сдулась — документы были железобетонные.
А Екатерина однажды вышла на веранду и поняла: жить можно и без страха.
Позвонил Константин. — Я тут недалеко. Можно кофе?
— Заезжай. Только сразу предупреждаю — гладиолусы не приноси. Я теперь на ромашки перешла. Они, знаешь, проще. Но честнее.
Как-то по-настоящему. Как будто брат его не совсем ушёл. Как будто жизнь — продолжается.
