— Купленный на мои деньги.
— Но мы же семья, Женя. Разве семья — это не про жертвы?
— Жертвы — это когда тебя просят. А не ставят перед фактом. Знаешь, в чём разница между жертвой и дурой? У первой есть выбор.
Она не кричала. Не плакала. Просто достала чемодан — его чемодан — и поставила в коридор.
— Ты можешь идти куда хочешь. Снять однушку, поселиться у мамы. Хоть у брата на голове спать. А это — мой дом. И он остаётся моим. И ты, и твоя великая мать с её комодом можете забыть сюда дорогу.
Он вышел. Без вещей. С глазами как у побитой собаки. И на прощание сказал:
— Ты ещё пожалеешь. Никто не живёт один вечно.
А она смотрела ему вслед и думала: Я не одна. Я с собой. А вот ты — сам не знаешь, с кем ты.
Вечером в дверь позвонили. Женя открыла — на пороге стояла Светка.
— Ты чего такая? — подруга протиснулась внутрь, обняла её одной рукой. — Ты же мне только на прошлой неделе сказала: Света, ну он не такой уж и плохой. А теперь?
Евгения взяла бокал, налив себе вина.
— А теперь он такой, как его мама. С комодом и планами на мою спальню.
— Ну ты же знала, что у него мать — фурия. Ты зачем с ним связалась?
— Он мне казался… вменяемым.
— Казался — ключевое слово. Женя, может, на юг махнём? Всё равно теперь у тебя отпуск… принудительный.
— Знаешь, я не поеду никуда. Я буду сидеть тут. В своей квартире. С бокалом. И когда приедет её комод — я его выкину с балкона. Лично. С третьего этажа.
Света рассмеялась, потом вдруг помолчала.
— А если он вернётся?
Женя посмотрела на вино в бокале. Медленно прокрутила в голове всю эту неделю.
— Тогда… я куплю дрель. И врежу замок с кодом. Который знаю только я. В субботу, ровно в десять утра, когда Женя только поставила чайник и мысленно настраивалась на день без мужчин, родственников и их мебельных фантазий, в дверь позвонили.
Курьер с «Ситилинка», наверное, — подумала она, вспомнив про блендер.
На пороге стояла Маргарита Аркадьевна. С чемоданом. За её спиной маячил Павел — брат Дениса. Худой, в спортивках, с лицом, которое одновременно выражало страдание и надежду на халяву. А рядом с ним — их отец, тот самый Павел Павлович, невысокий, лысеющий, с видом пенсионера, которого жизнь достала ещё в 1987-м.
— Доброе утро, — сказала свекровь, будто они договорились на чай. — Мы не на долго. Всего на пару месяцев. Пока квартира продаётся.
Евгения ничего не ответила. Потому что слов не было. Совсем.
— Женечка, — вмешался Павел Павлович, — ты нас извини, ситуация… ну не в нашей власти. Мы с тёткой твоей свекрови договорились, она потом нас пустит, но сейчас там ремонт. А Денис говорил, ты не против, чтобы мы пожили тут.
— Денис? — Женя наконец обрела дар речи. — Говорил? Это он говорил до или после того, как я выставила его за дверь?
— Вы поссорились? — скорбно спросила Маргарита Аркадьевна, уже перешагивая порог. — Ну как же так. Мы только мирно хотим решить. Женя, ты не обижайся. Мы свои люди.
Свои люди в чужой квартире, — пронеслось в голове.
Павел тем временем начал затаскивать чемодан. От него пахло сигаретами и прошлогодней вонью с автосервиса.
— Павлик, не тащи через порог, — взвизгнула Маргарита Аркадьевна. — Это плохая примета.
— Примета — это когда вас в квартиру впускают, а не когда вы устраиваете оккупацию, — тихо сказала Женя, но никто не слушал.
Они вошли. Расположились. Павел плюхнулся на диван, поставил ноги на кофейный столик. Павел Павлович осторожно осмотрел балкон и спросил:
— Здесь можно курить?
— Здесь можно молчать, — отрезала Женя. — И быстро уходить.
Свекровь уже устроилась на кухне. Достала из сумки банку домашних солёных огурцов, пакет гречки и формочки для выпечки.
— Вот, я привезла кое-что из дома, чтобы тебе не хлопотать. Будем жить вместе — надо же по-человечески. Я люблю порядок. И у меня, между прочим, рука лёгкая. Всё растёт!
— Это вы про картошку в ванной? — не сдержалась Женя. — Или про кактус в кастрюле? Я помню.
