— Что ты мужчина. Что ты остался, потому что есть хребет. Потому что есть мозг. Потому что есть хоть что-то, кроме мамы и братца, у которых чувство меры умерло на старте.
— Я не могу между вами разрываться. Это всё равно что выбрать — кому ампутировать руку.
— Угу. Только одну руку я тебе в жизни протягивала, а другая — вечно шарила у тебя по карманам, — горько усмехнулась она.
— Ну ты же понимаешь, у мамы здоровье не то…
— Здоровье не мешает ей обсуждать, как меня «поставить на место». Здоровье у неё, Лёша, отменное. Просто вот душа… в коме.
Он замолчал. Сказал бы что-то — но всё уже было сказано. Причём, ещё вчера.
— Мне правда жаль, — выдавил он на прощание.
Алина обернулась и посмотрела прямо в глаза.
— Мне тоже. Только не тебя, а себя. Что три года считала, будто ты что-то значишь. А ты просто… дополнительная комната в их коммунальной квартире. Только с ногами и зарплатой.
Он ушёл. Тихо. Без скандалов, без хлопка двери. Даже ботинки не скрипнули. Как человек, который и жил-то не совсем по-настоящему.
Следующие дни были как в замедленной перемотке. Подруги одна за другой звонили, но Алина отмахивалась — мол, всё нормально, сама виновата, так бывает. И только Лариса, та самая с бухгалтерии, однажды просто пришла. С тортом, с красным вином и железобетонной решимостью.
— Ну и? — спросила она, усевшись на диван и закурив. — Что теперь?
— Живу. Дышу. Даже сплю. Иногда.
— Ты что, правда думала, что он вдруг станет суперменом? Да у него мама с рождения спину держит, а брат — шарф повязал и сам себя считает жертвой жизни. Ты для них — как ремонт на фоне войны. Мешает, но вроде как нужный.
— Спасибо за поэзию, — хмыкнула Алина. — А ещё?
— А ещё — ты свободна. Не в смысле «смотришь в Тиндер», а в смысле «можешь делать всё, что хочешь». Хочешь — напиши им всем письма. Хочешь — сожги фотографии. Хочешь — устрой девичник с караоке и вали по углам табуретки.
— А я хочу… — Алина остановилась. Подумала. И впервые за долгое время честно ответила: — Я хочу пожить одна. Чтобы никто не швырял в мой дом грязные носки и свои неудачи.
Через неделю в дверь позвонили. На пороге стояла Елена Петровна. Без винограда. Без Виталия. Даже без пальто — в одном кардигане и с видом «жизнь меня обидела».
— Алексей в больнице, — сказала она вместо приветствия. — Давление, нервы, он… короче, ты должна поехать.
— Я должна? — переспросила Алина с ледяным спокойствием.
— Ну ты же его жена. Или уже нет? А я не могу — у меня давление. И Виталик в Туле. Опять с новой барышней.
Алина смотрела на неё и вдруг поняла, как устала. Не просто физически — до костей, до корней волос, до глубины души.
— Я тебе сейчас кое-что скажу, — тихо сказала она. — И ты это запомни. Я не должна. Я могла бы. Но не хочу. Потому что каждый раз, когда я «должна», кто-то садится мне на шею. А я больше не подхожу в качестве табуретки для вашей семейной драмы.
— Ты бессердечная, — прошипела та. — Вот почему у тебя и детей нет. Бог не даёт таким.
Алина даже не вздрогнула.
— А у вас они есть. И что толку? Один — вечный ребёнок, другой — вечный сын. А вы — женщина с ручником вместо совести. До свидания, Елена Петровна.
Спустя месяц в квартире стало неожиданно спокойно. Алина поставила новый диван, сделала перестановку, купила себе бокалы, из которых вино стало вкуснее, а одиночество — спокойнее. И однажды утром, когда она заваривала кофе, в голове вдруг всплыла мысль:
А ведь, может, это и есть второй шанс. Не на любовь. На одиночество. Но своё. По-настоящему своё.
Телефон зазвонил. Лариса.
— Ну что, как ты там?
— Великолепно, — улыбнулась Алина. — Сижу, пью кофе, думаю: не позвать ли тебя на бокал чего-то крепкого. За женскую свободу.
— Я уже надеваю юбку боевого назначения, — радостно крикнула подруга. — И не забудь, что с таких вечеров начинаются лучшие романы.
— Или лучшие биографии.
