Когда Елена вышла из офиса, на улице уже начинало темнеть. Октябрьский Петербург, как всегда, хмурился низким небом и моросил сыростью, которая просачивалась даже в сапоги с утеплителем. Она поёжилась, поправила шарф и сунула руки в карманы пальто. В кармане обнаружился мятый конверт — тот самый, из Москвы, с жёлтой печатью нотариуса. Письмо было получено неделю назад, но по-настоящему прочитать — не глазами, а головой — она смогла только сейчас.
Дядя Николай. Старый ворчун, одиночка, живший «где-то в Питере». По словам матери, был нелюдим, а по мнению Игоря — «псих с пыльной мебелью». Но, как выяснилось, именно этот «псих» оставил Елене в наследство мастерскую на Васильевском острове, квартиру рядом с ней и банковский счёт, достаточный, чтобы «не клянчить у мужа на тушь и ботинки». Это была цитата. Горькая, да. И слишком точная.
— Ну и? Что ты собираешься с этим делать? — Игорь был зол, как ребёнок, у которого отобрали игрушку. Он узнал о письме случайно — в её телефоне всплыло напоминание: «Позвонить нотариусу». Она тогда подумала, что он не заметит. Забыла, что Игорь всегда замечает только то, что касается его личной выгоды.
— Пока ничего, — спокойно ответила она. — Я поеду, посмотрю. Всё. Ты же сам говорил — у нас денег нет.
— Да, потому что я пашу один, а ты в своей реставрации за копейки сидишь, — парировал он, доставая пиво из холодильника. — Впрочем, я не удивлён. У тебя всегда всё через голову. Даже деньги!
— У тебя — через бар, — сдержанно бросила Елена и вышла из кухни.
Они не разговаривали почти сутки после того вечера. Она не хотела ругаться. Уже устала. Брак давно стал чем-то между коммуналкой и тоскливым сериалом про то, как люди живут вместе по инерции. Она кормила Игоря, стирала его джинсы, подбирала подарки его клиенткам — тем, кто звонил ему с визгами: «Игорь, сделай нам самый вау-корпоратив!» — а по ночам лежала спиной к нему и думала, как из этой квартиры можно сбежать, не устроив скандала.
Питер. Васильевский остров. Мастерская пахла воском, старым деревом и каким-то тёплым детством, которого у неё никогда не было. Павел Сергеевич встретил её у двери — пожилой, седой, в очках на цепочке, с таким выражением лица, будто её давно ждали. Он проводил экскурсию, показывая стеллажи с лаками, инструменты, заготовки, и говорил про «мастеров, которых надо сохранить», «мебель в стиле позднего ампира» и про «отношение к делу, как к женщине: терпение и внимание».
— А вы к Игорю своему рассказали про наследство? — вдруг спросил он, не глядя, поправляя ткань на резной спинке кресла.
— Нет, — Елена вздохнула. — И, наверное, не буду. Пока. Он… Не поймёт.
Павел Сергеевич кивнул, будто знал гораздо больше, чем говорил.
— Ну, всякое бывает. Только вот вы, Елена Николаевна, подумайте. Тут дело не в мебели. Тут в людях. Мастерская — это как старая семья: неидеальная, шумная, но своя. Придётся выбирать, с кем быть.
В ту ночь Елена не спала. Гостинка при мастерской оказалась уютной, хоть и без изысков. На подоконнике кто-то оставил резной деревянный подсвечник — видимо, работа ученика. Она смотрела в тёмное окно, слышала, как гудит троллейбус за стеной, и думала: а что, если остаться? Просто остаться здесь. Не возвращаться к Игорю, его «друзьям», его постоянному «ты меня не поддерживаешь».
