Но однажды вечером он пришёл. Просто позвонил в дверь. Без цветов, без торта, с пластиковым пакетом в руках и бледным лицом.
— Привет, — произнёс он. — Ты кто? — спокойно ответила Ирина, не отрывая взгляда от экрана.
— Я… я просто хотел поговорить. Мне негде жить. Мама уехала к сестре в Калининград. А я… Я вспомнил, что у меня вроде как был дом.
— Ты вспомнил это до или после того, как я выгнала тебя из него?
Он сглотнул. На пороге, под дождём, выглядел как щенок, которого оставили на заправке.
— Можно. Но только в коридор. И не надейся, что я приготовила борщ.
Он зашёл. Молча. Поставил пакет. Внутри — те самые ключи. И кольцо. Обручальное. Потускневшее.
— Ты что, разводиться собрался?
— Я пришёл сказать, что понял. Поздно. Но понял.
Он вздохнул. Сел на пуфик, как школьник перед директором.
— Что я был тряпкой. Что позволял маме управлять нами, как театром кукол. Что предал тебя тогда, когда ты нуждалась во мне больше всего.
— Ну, раз всё понял — молодец. Что дальше?
— Я хочу вернуться. Всё начать сначала. Как ты хочешь. Без мамы. Без команд.
Она подошла ближе. Спокойная, почти без эмоций. Как врач, который давно понял: пациент безнадёжен, но выслушать надо.
— А знаешь, что самое страшное, Лёш?
— Что мне теперь не больно. Не обидно. Не горько. Просто пусто. Ты хочешь, чтобы я тебя простила. А я уже не злюсь. Мне тебя жаль. Но я больше не люблю.
Он опустил голову. Долго молчал. Потом тихо сказал:
— Нет. Мы. Вместе. Только я в какой-то момент перестала быть. Была только «жена», «невестка», «судомойка». А теперь вот — снова Ирина.
Он поднял глаза. Мокрые ресницы, покрасневшие веки. Притворяться он не умел — хоть это у него всегда было честно.
— Я не прошу тебя вернуть меня. Я просто хотел сказать, что жалею.
— Тебе это надо было сказать себе. Год назад. Пока ещё было кого спасать.
Тут в дверь снова позвонили. Она открыла — на пороге стоял Павел Сергеевич. С сумкой из спортзала.
— Ты вовремя, пап. У нас тут вечер откровений. — Ага. А я привёз тебе договор. На продажу квартиры. — Что? — одновременно спросили Ирина и Алексей.
— Ты не хотела, но я всё сделал. Нашёл хорошее агентство. Им всё передал. Деньги будут на твоём счёте. Квартиру ты не должна защищать. Ты должна жить. Где тебе хорошо.
— Ты с ума сошёл? — тихо произнесла Ирина. — Это же мой дом…
— Нет. Это был твой капкан. И его надо сломать. Я помогу тебе купить жильё поближе к офису. Или уедем в Краснодар. Или на дачу. Главное — чтобы ты снова дышала. А здесь ты задохнёшься.
— Решил отец. А я… я впервые не возражаю. Я больше не хочу бороться. Хочу просто тишины. Без ожиданий, без страха. Без чувства вины, что кому-то что-то должна.
— А ты будешь жить дальше. Как хочешь. Только в другой квартире. И, пожалуйста, Лёш… вот только не говори, что любил. Не надо марать этим слово. Оставь его тем, кто умеет бороться. А не прятаться за маму.
Он ушёл молча. Без истерик. Без слёз. Без пафоса. Просто закрыл за собой дверь.
А Ирина села на пол. Снова. На том же месте, где три месяца назад почувствовала: всё изменилось.
— Я продала свою клетку, — хрипло сказала она отцу. — Представляешь?
— Ты вернула себе воздух, — поправил он. — Остальное — детали.
Через две недели она жила уже в новой квартире. Маленькой, но солнечной. С видом на сквер. Соседи — пожилая пара и молодая девушка с кошкой. Вечерами Ирина читала, слушала музыку, иногда просто сидела с бокалом вина на подоконнике.
Однажды она получила письмо. На бумаге. Почтой. Без подписи. Внутри — обрывок салфетки с надписью: «Ты была самым настоящим. Прости».
Она положила письмо в ящик. Не потому что злилась. А потому что закончила. История завершена. Больше в ней не будет ни «мы», ни «она», ни «его мама».
Только — она. Сама по себе. И этого было достаточно.
