Оля в какой-то момент поймала себя на мысли — она улыбается. Просто так. Без напряжения. Без ожиданий.
Вечером, у двери, Артем сказал:
— Спасибо, что пустила. Я правда соскучился.
— Не надо слов. Делай.
— Можно я ещё приеду? На следующий выходной?
— Посмотрим, как дети захотят. Я не буду их заставлять.
— Я понял. Я правда хочу быть в их жизни. И… в твоей тоже. Когда-нибудь. Если позволишь.
— Пока нет. У нас тут свои правила. И они работают.
Ночью, уже в кровати, она лежала с телефоном в руках. Не писала. Просто смотрела на фото: Санька с машинкой, Катя с книжкой, Илья, хмурый, но рядышком.
Новая жизнь была не героической, не киношной. Но была настоящей. И в ней было место и для усталости, и для радости.
И она больше не ждала, что кто-то придёт и спасёт. Она уже спасла сама себя.
— Мам, а папа у нас будет жить? — Катя смотрела с кухни, стоя в дверях и обнимая своего медвежонка.
Оля вытерла руки о полотенце.
— Не знаю, Кать. Он приезжает, помогает. А жить… это не так просто.
— А вот это совсем непросто.
Катя кивнула и ушла в детскую. Санька там прыгал по подушкам, Илья читал. Всё вроде бы как всегда, но в воздухе что-то висело.
В это время пришло сообщение.
“Можно поговорить. Сегодня. Не про детей. Про нас.”
“Хорошо. После девяти. Когда уложу.”
Вечером они сидели на кухне. Без детей, без криков, без спешки.
Артём держал в руках чашку. Не пил.
— Я не знаю, с чего начать.
— Я потерял вас. Всех. Не из-за тебя. Не из-за детей. А потому что сам думал, что свобода — это отдельная квартира и отсутствие игрушек на полу. А оказалось, что свобода — это когда ты приходишь домой, и тебя ждут.
— Ты не приходил. Ты хлопнул дверью и ушёл. Слов не сказал детям. Мне тоже.
— Есть. Но я пытаюсь это менять. Я не хочу снова делать вид, что я герой. Я не герой. Я ошибся. Я испугался. А теперь просто хочу быть с вами. Если можно. Потихоньку.
— Ты хочешь вернуться?
— Я хочу быть рядом. Хочу готовить ужин, даже если он будет невкусный. Хочу мыть полы по выходным. Не из вины, не потому что “так надо”, а потому что я понял — я без этого пустой.
— Ты не сможешь просто вернуться и жить, как раньше.
— Я и не хочу “как раньше”. Я хочу по-другому. Лучше. С тобой — если ты дашь мне шанс.
Оля смотрела на него долго. Не как на мужа. Как на человека, который долго молчал, а теперь впервые говорит честно.
— Я не прощаю тебя. Не сейчас. Может, никогда.
— Но я вижу, что детям ты нужен. Даже Илья, хоть и дуется, всё равно ждёт.
— Поэтому… живи с нами. Пока — в комнате, где Марина жила. Она съезжает через неделю, ей дали наконец комнату в общежитии.
— Не как муж. Как отец. Как помощник. Без права устраивать лекции или выяснять, кто главный.
— И запомни: здесь теперь по-другому. Я — не твоя тень. Не обслуживающий персонал. Мы — семья, но не на автомате. Мы будем вместе только если это действительно вместе, а не “по привычке”.
Он встал, подошёл к ней.
Он обнял её осторожно. Не крепко. Не с претензией. Просто так — как будто боялся, что она снова исчезнет.
Марина уезжала в общежитие.
— Вы тут держитесь, — сказала она, обнимая Олю. — Вы крутые. И семья у вас настоящая.
— Спасибо, Марин. Без тебя мы бы не вытянули.
— Зато теперь вы всё сами.
Они учились жить заново. Без старых обид, но с новыми правилами.
Оля выходила на вечернюю пробежку — и никто не говорил, что “дома дел полно”.
Артём убирал игрушки, мыл полы, записывал Катю на балет. Он не стал другим — но стал стараться.
Иногда они смеялись вместе. Иногда — спорили. Но теперь это были не войны, а разговоры.
Однажды вечером, сидя за столом, Илья вдруг сказал:
— Пап, а ты теперь не уйдёшь?
Артём посмотрел на него серьёзно.
— Нет, сын. Не уйду. Даже если опять будут гречка и крики.
Катя хихикнула. Санька размазал варенье по щеке.
Оля смотрела на них. Это была не сказка. Не новая любовь. Не волшебное прощение.
Это была работа. Терпение. И осознанный выбор.
Не потому что “так надо”. А потому что — “так хочется”.
