Анна действительно начинала сходить с ума. Каждый день превращался в марафон дипломатии и молчаливого бунта. Свекровь звонила по вечерам, чтобы узнать, не остался ли где случайно грязный стакан. Приходила по утрам «просто проведать». Иногда — с тортом, чаще — с упрёками.
— У вас лук тухнет, Анечка. Воняет прямо на всю кухню. Надо бы проветривать чаще. И мусор выносить не раз в три дня, а каждый день. Я же переживаю.
Однажды она застала Анну в халате и скривила лицо.
— Всё ещё в пижаме? Ты что, заболела? Или это новый стиль такой — домохозяйка в кризисе?
Анна промолчала. Пижаму она стирала при 60, из принципа.
Потом началось главное — перепланировка кухни. Без вопросов, без согласования, с каталогами «Икеа», принесёнными в сумке. Свекровь ходила с рулеткой и прицельным взглядом снайпера.
— Вот тут будет хорошо смотреться полка под специи. А здесь поставим настенный органайзер. Ну ты же всё равно не готовишь особо. Я Дмитрия борщом кормлю. Мужика надо кормить, а не салатиками.
Анна сжимала кулаки. Но держалась. До тех пор, пока не пришла домой и не обнаружила, что половина её кастрюль исчезла. Вместо них — набор какой-то яркой керамики, которую Валентина Степановна «просто принесла, потому что так лучше».
— Моя кухня, — сказала Анна тихо.
— Наша, — поправила её свекровь. — Ты же не одна здесь живёшь.
На следующий день Анна забрала свои кастрюли с балкона, где те лежали, как ненужные родственники. И, как назло, в этот момент зашёл Дмитрий.
— Ты чего тут устроила? — удивился он. — Мама хотела как лучше.
— Мама должна жить у себя, а не у нас! — сорвалась Анна. — Я больше не могу.
Он молчал. Потом сказал:
— Ты перегибаешь. Мама переживает. Это от любви.
— А ты, Дима? Ты вообще здесь живёшь? Или только между мамой и своей родинкой?
После этого разговора наступило затишье. Настораживающее, как перед штормом. Валентина Степановна вдруг перестала приходить. Даже не звонила. Дмитрий был напряжён, как струна — не говорил ничего, но в воздухе висело: «Ты обидела мою мать».
А через неделю произошло нечто.
Анна пришла домой с работы — устроилась в издательство, лишь бы уйти из дома хоть куда-нибудь, хоть в ад с парковкой — и застала в коридоре… свекровь. С чемоданом. Большим. Красным. На колёсиках.
— Привет, — сказала она бодро. — У нас в квартире ремонт. Мы с Геннадием поживём у вас недельку-другую. Уж извини. Ты же понимаешь — семья.
Анна села. Прямо в прихожей. Прямо на пол.
— Конечно, — улыбнулась Валентина Степановна. — Мы же всё вместе решили.
«Всё вместе». Без неё. Без хозяйки квартиры. Без жены. Без Анны.
В ту ночь Анна спала в наушниках. В спальне, где теперь спал и вентилятор, и запах свекровиных духов. Снился ей диван, на котором шепчутся банки с огурцами и тряпки для пыли. Они смеялись.
На третий день совместного проживания Валентина Степановна устроила генеральную уборку.
— Я в ванной полки переставила. Удобнее будет. И зубные щётки помыла перекисью. Ты же знаешь, сколько там микробов?
Анна кивнула. Потом пошла в ванную и молча выкинула свою щётку. Перекисью пахло, как больницей, где больна не только сантехника.
На четвёртый день Геннадий Иванович подключил новый фильтр для воды и переделал проводку на кухне. Сказал, что «так безопаснее».
На пятый — сломалась Анна.
— Ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила она у Дмитрия, тихо.
— Потому что я уже здесь — никто. Мебель с голосом. Полотенце, которое мешает. Я — статист. А твоя мама — режиссёр.
— Ты преувеличиваешь.
Он посмотрел на неё с обидой.
— То есть ты просто сдаёшься?
