— Нет. Я просто возвращаю себе право дышать. Без ваших расписаний. Без хозяйки, которая не я.
И она ушла. С сумкой. С наушниками. Без плана. Только с ощущением, что иначе она растворится — в кастрюлях, щах, полотенцах и чужих решениях.
Анна сняла комнату на окраине. Старая хрущёвка, скрипучие полы, обои, помнящие перестройку, и соседка — хмурая преподавательница химии на пенсии, любившая говорить: «Всё — реакции. Даже развод».
И хотя коммуналка пахла супом из пакета и кошками, там можно было спать. Без шёпота стен, без перекиси на щётке, без Валентины Степановны, которая, кажется, досматривала Анну даже сквозь закрытые окна.
Она работала с утра до вечера. Научилась пить кофе без сахара и улыбаться без причины. Привычка жены отвыкала медленно. По вечерам она сидела на подоконнике, курила в форточку и вспоминала, как Дмитрий в первое время носил ей в карманах шоколадки и говорил: — Главное — мы теперь вместе. Всё остальное — фигня.
Фигня, как выяснилось, — это всё, кроме мамы.
Через месяц он написал.
«Прости. Я запутался. Давай встретимся.»
Через ещё один — пришёл с цветами. Розы, конечно. Стандартный набор прощения. Он стал тоньше, будто весь съёжился внутри себя. Как шарик, из которого выпустили воздух, но забыли выбросить.
— Я скучаю, — сказал он. — Без тебя всё какое-то не то. Даже борщ не тот.
Анна молчала. В голове крутились чужие фразы: «Салатики», «Пижама — признак депрессии», «Полотенца надо кипятить».
— Она уехала, — сказал он, быстро. — К сестре в Кострому. Вроде как — насовсем. Сказала: «Раз тебе важнее эта… твоя женщина, то и живи с ней».
Анна вдруг поняла, что не чувствует ничего. Ни торжества, ни обиды. Только усталость. Как после генеральной уборки чужой жизни.
— Ты хочешь, чтобы я вернулась? — спросила она. — Да, — ответил он. — Зачем? Он замялся. — Ну… потому что без тебя — не дом. Понимаешь?
Она понимала. Только слишком хорошо.
Они начали заново. Не с романтики, а с правил. Правило первое: «Мама живёт отдельно». Второе: «Кухня — территория нейтралитета». Третье: «Слова “мама сказала” — стоп-фраза».
Поначалу было нелепо. Они словно учились говорить друг с другом с нуля. Иногда он забывался. Говорил: — Мама думает, что ты… И сам себя обрывал. — Прости. Неважно.
Они ходили к психологу. Вместе. По очереди. Потом снова вместе. Выяснилось, что Дмитрий с пяти лет принимал мамины советы за голос Бога. Что Анна боялась, что любовь — это всегда контроль. Что никто из них не умел говорить «стоп», пока не поздно.
Через полгода она впервые пригласила Валентину Степановну в гости. Настоящие гости — не вторжение, а чай с вареньем.
— Ну как ты, Анечка? — спросила та осторожно, как будто Анна была собакой, которая может укусить.
— Хорошо, — сказала она. — Работаю, отдыхаю. У нас всё нормально.
Пауза. — Я, наверное, тогда пойду? Не буду мешать?
Анна кивнула. — Спасибо, что зашла.
И вот в этом «спасибо» не было ни соли, ни пассивной агрессии. Просто факт. Они были чужими женщинами, объединёнными когда-то общим диваном. И теперь каждая вернулась в своё кресло.
Через год у них родилась дочь. Назвали её Софья. В честь бабушки Анны. Не в честь Валентины Степановны.
Та, конечно, предложила помощь.
— Нет, спасибо, — ответила Анна. — У нас всё под контролем.
И даже если не совсем под контролем — теперь это их беспорядок.
На кухне по-прежнему висела та дурацкая полка под специи. Анна оставила её. Как напоминание. Что войну можно проиграть, но потом выиграть всю страну.
