На кухне пахло пережаренным луком и пассивной агрессией. Было утро — точнее, уже ближе к полудню — и у Светки окончательно портилось настроение. Хотя какое “утро”? Суббота. Выходной. День, когда хочется выспаться, выпить кофе не в торопях, а не слушать, как по квартире с надрывным сопением ходит женщина в махровом халате, на голове — бигуди, на лице — вечная обида на всех, начиная с советской власти и заканчивая собственным сыном.
— А можно я хоть зубы почищу, прежде чем вы начнёте навязывать мне свою родню? — Светлана стояла у раковины, холодно отжимая губку, как будто она свекровь, а губка — это все свекровские надежды на «семейную прописку».
— Ты с утра уже хамишь, Светочка, — холодно сказала Мария Степановна, усаживаясь за стол и демонстративно разворачивая «Аргументы и факты». — А я, между прочим, к вам как к родным. Помню, как тебя с температурой в роддом везли. Кто рядом был? Я! А теперь ты рот мне закрываешь.
— Маша, ты тогда просто ехала в тот же район за тушёнкой, — вставил с дивана Игорь, муж Светланы, не отрываясь от телефона.
— Замолчи, Игорь! — одновременно сказали обе женщины.
Тишина повисла гробовая. Было слышно, как в подвале кто-то сверлил, а в голове у Светки звучала только одна мысль: ещё слово — и я её этой сковородкой….
— Я не поняла, — снова начала свекровь, скрестив руки на груди. — Это что, я теперь без права голоса? Или ты считаешь, что квартира, в которой вы живёте, это исключительно твоя заслуга?
— Вы серьёзно сейчас? — Светлана развернулась, прислонилась к холодильнику и скрестила руки. — Мы платим ипотеку, живём на мои декретные и его редкие подработки. Вы нам дали 300 тысяч, за которые я вам уже третий год отрабатываю своими нервами.
— А кто тебе мешал заработать самой? — с усмешкой кивнула Мария Степановна. — Вышла бы за бизнесмена, как твоя подружка Анька. Но нет — тебя ведь на моего сына потянуло. С «тонкой душой» и вечно пустым кошельком.
Игорь шумно встал с дивана:
— Ну всё, мам, хватит. Что ты опять начинаешь?
— Я начинаю? Я только предложила — Пашке нужна прописка, он же после армии, ему сейчас работу не дадут без регистрации. Где он, бедный, будет жить?
— А мне какое дело до вашего Пашки? — вскинулась Светлана, уже совсем без фильтров. — Пусть живёт у вас в Балашихе. Там как раз новая кровать. Или вы хотите, чтобы он здесь у нас на кухне, среди кастрюль и памперсов, ночевал?
— Ну извини, но здесь квартира моего сына, и я имею право хотя бы предложить! — Мария Степановна встала, как в театре перед кульминацией.
— Предложить — можно. Но продавить — нет, — холодно сказала Светлана, с каждым словом будто отмеряя дистанцию между ними.
— А может, хватит воевать, а? — в отчаянии хлопнул ладонью по столу Игорь. — Мы не в суде и не на допросе! Мы в собственной квартире!
— Именно, — с издевкой подтвердила Света. — В СВОЕЙ квартире. Где не будет прописан никакой Пашка. Ни с армией, ни с флотом, ни с целым батальоном.
— Игорь, скажи ей! — взвизгнула свекровь. — Это же и твоя квартира!
— Скажу, — устало кивнул он и посмотрел на жену. — Света, ну ты, конечно, права. Но давай хотя бы подумаем. Это же не на всю жизнь. На пару месяцев.
— Угу. А потом окажется, что «он только тапочки поставил», «он только посуду сполоснул», а потом — бац! — и полная прописка, а мы с ребёнком — «в добрый путь» на съёмную однушку.
— Тебя понесло, — процедил Игорь сквозь зубы. — Паранойя у тебя какая-то.
— У меня — жизненный опыт, — с горечью усмехнулась она. — Ты хоть раз слышал, чтобы кто-то потом легко выписал родственника? Сначала: «Ну он же родной», а потом: «Ну мы же семья», а потом — суд, нервы, адвокаты, и ты на табуретке в коммуналке, вспоминая, как это всё началось.
Свекровь встала, медленно и театрально, будто на похоронах здравого смысла.
