— Отлично, — Света сказала спокойно. — Оформим отказ в дарении. Хотите суд? Я готова. Но моя семья будет без вторжений.
— Светлана, ты перегибаешь, — попытался вклиниться Игорь.
— Нет, Игорь, я наконец выпрямилась, — резко ответила она. — Я устала жить в позе “извините, что дышу”.
Прошла неделя с тех пор, как Пашка ушёл, оставив после себя только смятый плед, запах армейского дезодоранта и звенящую тишину.
Света не жаловалась. Она ходила по квартире, как по минному полю. Ни одного слова о Марии Степановне. Ни жалоб, ни упрёков. Она просто замолчала. И это было страшнее, чем крики.
Игорь пытался “разрядить обстановку”: приносил кофе, покупал её любимый сыр, даже заказывал массажное кресло, как в ТЦ на выставке. Она только кивала. Или не кивала.
И тут, в самый обыкновенный вторник, Света пришла домой с Костей и застыла в дверях. На полу в прихожей — конверт с сургучной печатью. Она даже не подняла его сразу — села на табуретку, сняла обувь, достала из сумки мармелад и дала Косте.
Потом разорвала конверт. Повестка. В суд. От Марии Степановны. Оспаривание права собственности.
— Она что, совсем с ума сошла?! — Света сжимала бумагу в руках. — Она подарила нам квартиру, Игорь. Добровольно. Без принуждения. Где она теперь увидела “ошибку”?
— У неё юрист. Друг семьи. Говорит, может оспорить дарственную. Будто бы она не осознавала, что подписывает, — мялся Игорь, будто снова был мальчиком, которого застали в чужом саду с варёной сгущёнкой.
— А ты? — тихо спросила Света. — Ты что скажешь?
— Молчи. Это ты умеешь. У тебя же талант — помалкивать, когда горит. Ты — дипломат, да? Только вот я одна стою на линии фронта, а ты в кустах с белым флажком.
Суд тянулся. Бумаги, запросы, бумаги. Мария Степановна заявляла, что была введена в заблуждение. Что квартира покупалась “на сына”, что Светлана “никогда не относилась к ней как к матери”. И что она теперь “бросает её в старости”.
Ну конечно, бросаем. Только вот вы, Мария Степановна, бросили в нас повесткой, как снежком с кирпичом.
Света сидела на скамье в зале суда и смотрела, как пожилая женщина, когда-то игравшая с Костей, теперь рыдает перед судьёй и изображает недееспособность. Юрист свекрови уверенно шёл к победе. Его речь была как масло — скользкая, но липкая.
— Светлана оказывала давление на мою доверительницу, угрожала лишением общения с внуком, — вещал он.
— Я ничего не угрожала. Мы просили просто не вмешиваться. Ни прописывать никого. Ни устраивать ночёвки в однушке. Это — наша семья. Наш дом.
— А вы уверены, что это ваш дом? — холодно уточнил юрист.
Света посмотрела на Игоря. Он сидел, сложив руки. Ни слова. Ни поддержки.
Она выдохнула. И пошла ва-банк.
— Я подаю на развод, — сказала она в зале суда. — Потому что я больше не хочу жить с мужчиной, который не умеет защитить жену и сына. Я не держусь за эти стены. Мне важнее — жить в покое.
Шум в зале. Даже судья поднял бровь.
Мария Степановна закатила глаза.
— Вот! Вот она! Вот их метод — манипуляция через ребёнка и брак! А теперь она просто хочет квартиру!
— Пусть будет так, — сказала Света. — Заберите квартиру. Перепишите хоть на Пашку, хоть на кота. Я ухожу с ребёнком. Но без лжи. Без шантажа. Без ваших “родственных” рыданий.
Игорь наконец поднялся. Его лицо впервые стало живым.
— Мама… Стоп. Хватит. Мы взрослые. И если ты думаешь, что можно командовать нашими жизнями через квадратные метры — ты ошибаешься.
— Ты на её стороне? — прошипела Мария Степановна. — Ты предал меня?
— Нет. Я наконец стал мужчиной, — просто ответил он.
Суд оставил квартиру Игорю — дарственную признали действительной. Света ушла. С Костей. Без истерик. Без громких хлопков дверью. Просто ушла — с рюкзаком и пакетом документов.
Однажды вечером раздался звонок в домофон.
— Свет, привет. Это я. Я не к тебе. Я к Косте. Можно я просто побуду рядом?
Она долго молчала. Потом нажала кнопку “Открыть”.
