— О, Паш, привет! — неуверенно улыбнулся он. — Ты один?
— Ну да, кого мне с собой привезти, танк? — Пашка хохотнул.
Света резко развернулась и ушла на кухню. Вскипела гречка.
Игорь, как безвольный пингвин, поплыл следом.
— Свет… Ну он правда ненадолго. Мамка говорит — пока работу не найдёт. Поживёт на кухне, у нас диван раскладывается.
— Ага, а я — уборщица? Готовить ему? Стирать носки, пропахшие армейскими “настолками”? А ты, Игорь, будешь как всегда “не вмешиваться”?
— Я просто не хочу ругаться.
— А я не хочу чужих людей в квартире. Он мне никто. Я его видела дважды в жизни — на похоронах его деда и в ЗАГСе на вашей с тобой свадьбе, когда он орал «Горько!» и пил “Беленькую” из стакана для чая.
Игорь опустил голову. Потом сказал:
— Может, дадим ему шанс?
Дадим шанс. А давай всем дадим. И водителю маршрутки, и дворнику, и тем, кто в “СберМаркете” продукты собирает — пусть живут у нас. У нас же большие души и 63 квадратных метра.
— Пусть остаётся на ночь. ОДНУ. Завтра — ищем Пашке общежитие. Или, если хочет, пусть в Балашиху к Маше. У неё же дача с “шиком и комфортом”.
Ночь была тревожной. Ребёнок просыпался каждые два часа, Пашка храпел с кухни так, что посуда дрожала в шкафу. Где-то в три ночи Света встала, открыла холодильник и уставилась в него, как будто он мог ответить на вечные вопросы: почему всё так, кто виноват и сколько ещё это будет продолжаться?
— Ты чего не спишь? — зашёл Игорь, почесываясь и зевая. — Паш вроде заткнулся.
— Ты понимаешь, что если он тут останется, начнётся скандал? Я же не железная.
— Он временно, Свет. Ты же умная. Разрулишь.
— Ага, я и тараканы, и тёща, и прописка, и декрет. Всё на мне. Ты — “между двумя огнями”, а я — под артобстрелом. Спасибо, что хоть иногда кофе приносишь.
— Слушай, ну ты же знала, за кого замуж выходишь, — хмыкнул он.
Она посмотрела на него. Долго. Слишком долго для ночной кухни. Потом сказала:
— Да. Но я думала, что ты научишься быть мужиком, а не переводчиком с «мамского» на «женино». И если не можешь быть защитником, будь хотя бы партнёром.
Он ничего не ответил. А что он мог сказать?
Утро было похоже на катастрофу.
Пашка сидел в трусах за столом и ел гречку из кастрюли. Не тарелку — кастрюлю. Рядом стояла его папка — с военным билетом, ИНН и, как он сам сказал, “всем, что нужно для новой жизни”.
Света зашла, замерла и спросила:
— А кастрюлю ты хотя бы помыл?
— А зачем? Там ж гречка. Я ж из неё ем. Нафига два раза мыть? — серьёзно ответил Пашка.
— Это не “нафига”. Это “пожалуйста, не веди себя как быдло”.
Он замолчал. Потом обидчиво пробормотал:
— А я думал, тут родные, понимающие люди. А вы, как в части — одни уставы.
— У нас тут не часть, но и не курорт. Здесь не надо командовать. И если ты взрослый мужик, то должен уметь снимать жильё и решать свои вопросы, а не рассчитывать, что “тётя Маша всё порешает”.
Он молча собрал папку. Потом тихо сказал:
— Я не хотел лезть. Мне просто негде было. А Маша сказала — тут помогут. А вы все будто на меня волками.
Игорь тоже встал. Первый раз за всё время — резко, конкретно.
— Паш, прости. Правда. Но Света права. У нас тут семья. И свои проблемы. И мы не можем тянуть чужие. Даже если они с паспортом и армейской стрижкой.
Пашка выдохнул. Словно понял.
— Я уйду. Уже договорился с другом. Спасибо за гречку.
Он ушёл молча, не хлопнув дверью. Даже как-то по-взрослому. Стало странно тихо.
Через час позвонила Мария Степановна.
— Ну как вы там, миленькие? Пашка, надеюсь, не мешает?
Света взяла трубку и, не раздумывая, ответила:
— Он уже ушёл. Спасибо за “сюрприз”. Но в следующий раз — лучше кота пришлите. Он хотя бы не жрёт из кастрюли.
Молчание на другом конце было почти зловещим.
— Значит, выгнали, — ледяным голосом сказала свекровь. — Ну ладно. Только потом не удивляйтесь, если я скажу: эта квартира мне неблагодарных не нужна.
