— А я её не угощала пряниками, — спокойно ответила Оксана. — С чего бы ей ждать почёта?
— Я не за ней. Я за Ваней, — выдохнула Валентина Петровна. — Он у вас?
— У нас никого нет. Ни Вани, ни вашей правды.
— Ну и язва ты, — всплеснула руками Валентина. — Я же по-человечески. Думаю: поженились вы, значит, семья. А ты его как мальчишку выжила.
— А вы его как мальчишку и держите, — отрезала Оксана. — У вас в доме до сих пор всё решаете вы. Даже то, у кого он будет жить и с кем спать.
Валентина Петровна обиженно вытянулась:
— Я о нём заботилась! Я растила его одна! А теперь, значит, всё — вырос, и не мама, а жена?
— Да, — тихо ответила Оксана. — Именно так. Вырос. И выбрал — молчать и уйти. Не ко мне. Значит, и не со мной.
Валентина Петровна постояла, пожевала губу. Потом достала из кармана бумажку:
— Он у своего коллеги, на даче в Жуковке. Номер вот. Я думала, вдруг вы… поедете. Сами разберётесь. У меня слов не хватает. А он — не звонит. Не мне. Не Насте. Не вам.
— А вы, Валентина Петровна, удивительный человек, — медленно произнесла Оксана. — Всю жизнь всех расставляете по местам. А как что — не хватает слов. Может, потому что всё время говорите не то, что надо?
Старая женщина вздохнула. Ушла. Без сцены. Без угроз. Просто… устало.
Через день Оксана взяла машину и поехала в Жуковку. Дом нашёлся быстро: тишина, старые сосны, запах дыма от печки. Во дворе копошился Иван. В растянутом свитере, в этих дурацких шлёпанцах, от которых она его столько лет пыталась отучить.
Он увидел её — замер.
— Ну, здравствуй, Ваня, — сказала она, выходя из машины.
— Молчать будешь, как в зале суда? Или сегодня всё-таки сможешь объясниться?
Он вытер руки о тряпку. Подошёл ближе.
— Я испугался, Оксана.
— Себя. Всего этого. Ответственности. Твоей силы. Моей слабости. Я стоял тогда и думал: вот она, моя жена. Всё сделала за меня. Я даже пикнуть не успел. И это одновременно и восхищение, и страх.
— Ты ушёл, потому что я сильная?
— Потому что я был не с тобой. Я знал это ещё тогда, у двери. Просто не признался.
Она посмотрела на него внимательно. Без обвинения.
— А теперь… я хочу быть другим. Не тем, кто сидит между двумя женщинами, как пельмень на вилке. А тем, кто умеет сказать «нет», даже если это его мать.
— Скажи — ты меня ещё любишь?
Она молчала. Смотрела, как по его щеке пробежала одна нервная морщинка. Потом сказала:
— А я не переставала.
— Но у нас будет всё иначе. Или не будет вообще, — добавила она. — Ни Насти, ни твоей мамы в моей квартире не будет. Мы — вдвоём. Или никак.
— И последнее, Ваня, — она подошла ближе, чуть коснулась его плеча. — Когда у нас будет ребёнок — и я стану такой же, как твоя мама, ты меня остановишь?
Он рассмеялся. Настоящим, хриплым, как раньше.
— Ты? Как мама? С банками и каперсами? Не смеши меня.
— А вот зря. В каждом из нас сидит одна Валентина Петровна. Просто у кого-то — глубже.
Он кивнул. Потом подошёл, взял её за руку.
— Да. Только к себе, а не к маме.
Они сели в машину. И впервые за долгое время ехали в тишине, в которой не было обид. Только спокойствие. И чуть-чуть — надежды.
Через неделю в квартиру снова кто-то позвонил. Оксана открыла — и на пороге стояла Анастасия. В халате. С чемоданом. С новой прической — короткой и вызывающе красной.
— Ну чё, теперь можно?
Оксана посмотрела на неё. Улыбнулась. Отступила в сторону.
— Проходи. Только жить ты тут не будешь.
— Потому что здесь живут только те, кто умеет говорить «спасибо». И уважают чужое пространство.
— Настя, — перебила Оксана. — У тебя был шанс. Ты его профукала. Я тебя больше не пущу. Но кофе налить могу.
Настя моргнула. И вдруг… засмеялась. Настоящее. По-человечески.
— Ладно. Я, кажется, тоже выросла. Ну, почти. Кофе — не откажусь.
И в этой кухне, на которой раньше вечно шипели котлеты и кипели скандалы, впервые за долгое время просто пахло кофе. Без каперсов.
