— Это всё — интернет! — Яна Павловна начала повышать голос, сбрасывая пальто. — Там вам написали, что вы никому ничего не должны, и вы сразу с ума посходили! Раньше жены мужьям помогали! Семьи строили! А вы только: “Мои границы, моё тело, моя подушка!” Да пошла ты со своей подушкой!
— Мам! — Андрей вмешался, наконец-то. — Не надо так.
— Что “не надо”?! Она тебе мозги запудрила! Это же не женщина, а бухгалтерия на ногах! Она считает, сколько ты ешь, сколько ты спишь, сколько ты ей стоишь! Да она…
— Хватит. — Варя перекрыла голос Яны Павловны так, что та даже прикусила язык. — Знаете что, Яна Павловна, я вам одно скажу: я устала. От вас, от ваших претензий, от вашей жадности, от вашего вечного “дай”. Я не обязана отдавать вам себя по частям.
— Ой, да не преувеличивай, — отмахнулась свекровь. — Это просто ремонт. Не почку же я просила.
— Ага, ремонт. На триста тысяч. И не просто в кредит, а за счёт моих границ. Я — не ваш банкомат.
Когда Варя всё-таки схватила чемодан, в прихожей повисло гробовое молчание.
Андрей стоял у двери, обняв себя руками, как будто мёрз.
— Домой. В нормальный мир, где “поддержка” — это не “отдай всё, что у тебя есть”.
— Варя, ты же знаешь, мама потом остынет…
— А ты? — Варя обернулась. — Ты когда остынешь? Или ты всю жизнь будешь между нами прыгать, как в дворовом футболе?
— Я просто хотел, чтобы всем было хорошо…
— Не бывает «всем хорошо», когда кто-то всё время молчит, а кто-то всё время требует.
Вечером Варя уже сидела в кухне у подруги Лизы. Вино, кошка на коленях, тёплая пижама и ноль претензий.
— Он мне даже не позвонил, — прошептала Варя, и в голосе было не отчаяние. Нет. Там было опустошение.
— И не позвонит, — ответила Лиза, подливая ей. — Потому что трусы не звонят. Они ждут, пока ты вернёшься сама. Как виноватая.
Варя выпила и кивнула. Где-то внутри начался процесс, болезненный, но нужный: вырезание лишнего из жизни. Она потеряла брак, мужа, “семью”.
Но впервые за долгое время чувствовала, что обрела себя.
Телефон молчал уже третью неделю. Не то чтобы Варя ждала — нет, она даже специально отключила уведомления. Но, как это бывает с людьми, которые устали, но ещё не остыли до конца, она иногда поглядывала на экран. Мельком. Просто проверить.
И тишина. Такая же густая и липкая, как туман на Варшавском шоссе в шесть утра.
— Может, ты всё-таки ответишь ему? — осторожно спросила Лиза, поднимая крышку мультиварки, из которой повалил такой запах, что Варя почти заплакала. Не от голода. От человечности. — С чего бы? — Варя пнула босой ногой капсулу стирального порошка, валявшуюся под батареей. — У него всё хорошо. С мамой. С новой кухней за мои триста тысяч. С кабачками под майонез.
— Ты не злишься. Ты обижена. — Лиза ловко перемешивала овощи, будто приговаривая: «Вот тебе, за недосказанности. А вот тебе — за пассивную агрессию». — Я не обижена. Я освобождена, — Варя посмотрела в окно. На парковке соседний мужик, с пузом и в тапках, уже двадцать минут что-то орал в телефон. — Вот раньше я бы посмотрела на него и подумала: “Бедная жена.” А теперь думаю: “Фух, не моя война.”
— Но ведь ты его любила? — спросила Лиза после паузы.
— Любила. Только любовь, если она одна тащит всё — она как хлеб без масла. Сухо, мучительно, и в горле встанет.
Андрей появился неожиданно. Не в духе героев из сериалов с цветами и раскаянием, нет. Он просто прислал сообщение. Короткое. Без пафоса.
“Варя. Мы с мамой поговорили. Я съехал. Хочу встретиться.”
