Алиса смотрела, как чайник доходит до кипения, и держалась за край стола так, будто тот мог её утащить сквозь пол подальше от этого диалога.
— Мне — жить. И вещи мои здесь. И душ. И шкаф, который я собирала по скидке два года.
— Да что ты всё про вещи! — вскинулась Валентина Петровна. — Жизнь не в вещах, а в людях. А люди — это семья. Ты могла бы поддержать мечту Марины, между прочим. Она вообще-то старается, идей у неё море.
— Она с прошлого лета «запускает марафон женственности», — бросила Алиса, — а деньги на ногтевой кабинет собирает с меня. Уж извините, я старомодная. Я свои мечты зарабатываю сама.
— Ну ты и злюка, — буркнула свекровь и отвернулась к окну. — Всегда ты была… особенная.
«Особенная», ага. Та, которая всегда мешает им жить как хотят. Не даёт «вдохновиться», «начать с чистого листа», «войти в поток». Ещё один поток — и Алиса войдёт в Сбер с требованием выдать ей наличными всё, что осталось, и уедет к чёртовой бабушке. Если бы та не умерла три года назад.
— А что, если я тоже открою салон? — бросила она вечером Виктору, стуча ложкой по краю кастрюли. — Назову его «На свои». Будет кабинет с табличкой: «Маникюр за честно заработанное». Нравится?
— Ты превращаешься в ведьму. Реально. У тебя на лбу скоро появится: «Я сама».
— А ты превращаешься в чью-то тень. Маму слушаешь, сестру слушаешь, а свою жену — в грош не ставишь. Ты вообще понимаешь, как это унизительно — предлагать женщине продать своё жильё ради бизнеса её золовки?
Он встал, бросил полотенце на стол. Громко, как будто объявлял войну.
— А ты вообще понимаешь, что всё не вечно? Всё ж в жизни бывает! А если мы впряжёмся, все вместе — получится! А ты одна — никому не нужна будешь!
Молчание. Только капает вода из крана. И Алиса стоит, как вкопанная, с губами, побелевшими от сдерживаемого крика.
— Вот и всё, Вить, — сказала она тихо, медленно вытирая руки. — Раз ты так считаешь, то не стоит тянуть. Давай. Съезжай. Сегодня. Не завтра. Не потом. Сейчас.
— Сказала же — всё. Конец кино. Не продам. Не обсуждаю. А ты — иди. Хочешь жить с мамой? Живи. Хочешь с сестрой салон строить — строй. Только не на моей крови и не в моей квартире.
Он смотрел на неё, как будто она сошла с ума.
Он ушёл в тот же вечер. Собрал рюкзак, взял куртку, документы, ноутбук. Алиса помогла сложить шнуры в мешочек. Как хорошая хозяйка.
Когда за ним закрылась дверь, она села на пол. Не плакала. Только дышала тяжело, как после бега. И вдруг заулыбалась.
— «Ты никому не нужна будешь», — прошептала она. — Ну, посмотрим, Виктор Сергеевич. Очень даже посмотрим.
Через два дня он прислал СМС: «Алиса, я пока у мамы. Нам надо всё обдумать. Надеюсь, ты остынешь».
Алиса только фыркнула. Остыть? Ей бы сковородку остудить, которой она чуть не швырнула в дверь, когда он хлопнул ею на прощание. Остальное — давно выкипело.
Она как раз тогда пол мыла — бесилась, швыряла ведро, драила кухню с остервенением. Вечером на диван села, чай с мятой налила. И вдруг — спокойно. Вот совсем. Словно вытащила занозу, которая год сидела и болела.
— Да ты что, Алиса! — Лариса, её коллега по бухгалтерии, округлила глаза, запихивая в рот пирожок с яйцом. — Ты его прямо выгнала? Не верю. Ты ж у нас всегда дипломат…
— Всё, Ларчик, теперь я не дипломат. Я теперь суверенное государство. Без визового режима и кредитных обязательств, — отмахнулась Алиса и вытерла руки влажной салфеткой. — Пусть теперь с мамой своей обсуждает инвестиции в ногтевой рай.
— А ты… ты совсем-совсем решила?
Алиса допила кофе и кивнула:
— Я ему дала два года. И что? Он даже посудомоечную так и не подключил. Только болтал. Всё мечты, идеи, поддержка сестры, великая цель. А на деле — тапки разбрасывает и в холодильник тупит.
