За окном шумел трамвай, в кухне пахло остывшим чаем и чем-то тревожным — неуловимым, как злое предчувствие перед грозой. Ольга села за стол, устало протирая виски. В такие вечера телефон раздавался назойливым вызовом всегда не вовремя.
Отец появился на кухне с видом человека, который долго вынашивал недовольство и теперь наконец решился — разговор будет серьёзным.
— Как нет денег? — сразу, без прелюдий. Глухо пробасил, глядя не в глаза, а будто сквозь. — А как же мы будем гасить кредиты? Мы на тебя надеялись…
Ольга почувствовала, как в груди взбухает невидимая стена: не обида даже — скорбь по утерянным годам, по своей жизни, которая давно разменяна на родительские нужды.
— Я больше не могу, — тихо сказала она. — Меня сократили. Я сама в долгах… У меня ребёнок учится, нужны деньги на курсы… Пап, я правда старалась, но теперь сама не справляюсь.
Отец тяжело выдохнул. Мать, стоя у края стола с полотенцем в руках, тянулась к какому-то примиряющему слову, но запнулась.
— Мы всю жизнь вкладывали ради семьи! — Пётр Павлович смотрел на дочь с не верящим отчаянием. — Всё тебе, всё ради вас… А теперь что? Оставишь нас с долгами?
Где в этот момент найти оправдание? И нужно ли оно? Ольга вдруг ощутила: больше не может — ни выворачивать кошелёк, ни оправдываться. Её жизнь тоже — не только для того, чтобы быть “мостиком” к чьему-то спокойствию.
Прошла неделя, как эта тяжёлая, колючая правда разлетелась по их дому, заставив все разговоры стать обрывистыми, натянутыми, как мокрое бельё после дождя.
Папа ходил, упрямо переставляя кружку с места на место — то у телевизора, то на подоконнике, будто так можно было заварить себе старое спокойствие. Мама же, наоборот, тише стала, старалась скользить по дому, не задевая острые углы. Иногда Ольга ловила её взгляд — не обвиняющий, а скорей тревожный: “Как же дальше быть нам всем?”
Работа так и не появилась. Резюме, собеседования — всё мимо. Ольга впервые почувствовала себя лишней и пустой. За всё время — то промедлит с переводом денег, то не купит новых ботинок сыну, а чувство вины точит изнутри, как ржавчина железо. По вечерам, чтобы не думать, она пекла пироги или гладила бельё.
В этот маленький семейный шторм добавились старые обиды, которые долго держались за семью, как моли за старый плед.
— Всю жизнь мы с мамой только и знали — тянем, тянем, — вспоминал отец, порой ловя случайный взгляд дочери. — А теперь что — на шею нам сама села?
