В воздухе повисло напряжение. Кухонный свет стал вдруг слишком ярким, стены — тесными. Татьяна Петровна шумно втянула воздух, как будто её снова потянуло на давление. Анна отмахнулась и прошла к балкону, щёлкнув зажигалкой. Курить она бросила два года назад. Сегодня — снова начала.
Алексей подошёл следом, стал рядом, но не слишком близко.
— Ань… ну прости. Я не думал, что тебя так это заденет. Это же просто бумажка.
— Не бумажка. Это про уважение. — Она повернулась к нему. — Ты не считаешь меня равной. Не партнёром. Ты — маменькин сынок, который сначала слушает маму, а потом извиняется, потому что «так получилось».
— Я хотел, чтобы ей было спокойно.
— Ну так вот, — она выдохнула. — С сегодняшнего дня у нас будет по-другому. Завтра — в МФЦ. Либо выписываешь, либо…
— Либо собирайся с вещами. Вдвоём.
Татьяна Петровна резко кашлянула на кухне, громко, демонстративно. Как будто чихнула правдой.
Алексей отвернулся. Анна стояла и курила, глядя в темноту. И впервые за много лет она почувствовала, что не боится быть одна. Она боится остаться вот с этим — с салатом из авокадо, «давлением» и мужчиной, который способен предать её так буднично, как будто это тоже просто бумажка.
Анна проснулась рано — в четыре двадцать. Без будильника. Просто глаза открылись и не закрывались. Было душно, даже несмотря на февраль. Окно приоткрыто, но всё равно как-то… тяжело дышать.
Она лежала на спине, смотрела в потолок и думала, что в этой комнате теперь прописано ещё одно мнение, ещё одна тарелка на столе, ещё один голос, который будет звучать, даже когда она молчит.
На кухне кто-то громыхнул. Потом чихнул. Потом прокашлялся.
— Да чтоб тебя… — прошептала Анна и натянула подушку на голову.
Но звуки не прекратились. Стук ножа о доску, затем плеск воды из чайника, как будто Татьяна Петровна решила вымыть грехи человечества кипятком.
Анна встала. На цыпочках прошла в кухню. Свекровь стояла у плиты в махровом халате с перламутровыми пуговицами, уже почти готовила яичницу.
— А что, теперь мы без спроса в шесть утра устраиваем «МастерШеф»? — язвительно заметила Анна, упершись в дверной косяк.
— О, доброе утро, Анечка! — Татьяна Петровна обернулась и одарила её улыбкой из категории «я же вам добра хочу». — Я тихо, тихо… Ты ведь, бедняжка, так устаёшь. Вот я и решила с утра всё подготовить: мужикам завтрак, тебе кофейку. Как у вас там это называется… бодрящий старт дня!
— Старт… в шесть утра… — Анна медленно подошла и выключила плиту. — У нас тут не пансионат. И не военный лагерь. Люди спят. Некоторые даже работают и спят по ночам. Не по расписанию вашего санатория.
Татьяна Петровна развела руками:
— Ну извини. Я ведь теперь здесь прописана. Проживаю. Как говорится, дом родной. Хожу, где хочу.
— И всё же, давайте установим границы приличия. Хотя бы пока я не продала эту чертову квартиру.
— Продашь? — переспросила свекровь с фальшивым удивлением. — Так это ж уже наша с Лёшей квартира. Ты разве не знала? Он ещё перед пропиской оформил дарственную на половину. Как это называется… всё поровну. Семья же!
Анна ощутила, как будто кто-то врезал ей под дых.
— Что он сделал? — голос стал стеклянным, почти не её.
— Ты у него спроси. Хотя… — она махнула рукой, — наверно, не хотел тебя расстраивать. Знал, какая ты вспыльчивая. И вообще, с этими твоими проектами, перегрузками…
Анна молча вышла с кухни.
Вечером Алексей вернулся с работы с букетом. Тюльпаны. Кривоватые, как из ларька у метро. Пахли пластиковыми ведрами.
— Привет, зай, — он поцеловал её в висок. — Ты чё такая? Мамка сказала, вы немного повздорили.
