— Немного? — Анна развернулась к нему резко, будто бы собиралась швырнуть тюльпаны обратно в лицо. — Она сказала, что ты подписал дарственную на половину квартиры. Не обсудив со мной.
Алексей застыл. Потом как-то неловко почесал шею.
— Ну да… Я думал, мы ж семья. Всё общее. Да и ты говорила, что тебе не принципиально, чья квартира. Главное — вместе.
— Это я говорила, когда у нас не было в доме третьей жилой единицы с перманентным запахом «Жасмина» и перловки!
— Слушай, ну маме сейчас тяжело. Отец ушёл, ей не к кому. А ты вечно занята, поздно приходишь. Я между двух огней, Ань. Я просто хотел как лучше.
— Как лучше?! — она повысила голос. — Ты хотел устроить нам ад, где мать будет хозяйничать, как в собственном хлеву, а я — статистка в собственной жизни?
— Не драматизируй. Всё уладится. Мамка скоро снимет комнату. Это временно.
— И прописка тоже «временно»? — она скрестила руки на груди. — А кредит, Алексей? Кредит тоже временно?
— Ты уже знаешь… — сказал он осторожно.
— Знаю. Потому что банки звонят теперь мне. И, знаешь, они менее деликатны, чем твоя мамочка. Они задают прямые вопросы. Например: что у вас заложено под залог?
Алексей отступил на шаг.
— Это была хорошая идея. У нас будет своё дело. Автомойка — это перспективно.
Анна смотрела на него, как на школьника, который раскурил сигарету у учительской.
— Ты понимаешь, что я работаю на износ, чтобы тянуть этот дом, а ты… ты решил занять под залог нашу квартиру. Нашу, Карл. Не «семейную», не «общую», а мою — которую я купила до брака, в которой ты жил и которую ты теперь пополам раздарил.
Алексей вдруг осел на диван.
— Я не хотел всё испортить. Я просто хотел, чтобы ты перестала смотреть на меня сверху вниз.
— Это не взгляд сверху, Лёша. Это взгляд усталости. Ты — как вторник. Никто его не любит, но он есть. И его надо пережить.
— Ты раньше другой была, — пробормотал он. — Смеялась, обнимала. А теперь ты — как бухгалтер, который только проверяет счета.
Анна резко подошла, наклонилась к нему:
— А ты — как дебиторка по просрочке. Вроде числится, а толку — ноль.
Он встал, плечом толкнул её.
— Я ухожу. Переспи с этим. А завтра… обсудим как взрослые.
— Не забудь взять свою мать, — бросила она вслед.
— Она остаётся. Её же теперь не выпишешь. Прописка, ты помнишь?
Анна стояла в коридоре, пока хлопнула входная дверь. Потом села прямо на пол. Смех прорезал грудь. Горький, резкий, почти истеричный.
— Анечка, ты в порядке? — осторожно выглянула Татьяна Петровна.
— Впервые в жизни. У вас не найдётся яду? Ну, или хотя бы валерьянки?
— А кто сказал, что это шутка?
Через два дня она подала документы на развод. Без истерик. Без криков.
Секретарь в ЗАГСе пожала плечами:
— У нас очередь на разводы почти такая же, как на ипотеку. Вы — не первая.
— Но я, может, последняя, кто ещё пытается остаться человеком, — прошептала Анна.
Когда она вернулась домой, Татьяна Петровна мыла пол в коридоре.
— Вот и славно. Всё в семье. И порядок, и чистота. А Лёша уехал в автомойку, будет ночевать у друга.
— Отлично. Потому что с завтрашнего дня начинаются настоящие перемены.
Свекровь прищурилась.
— Такие, после которых вы вряд ли захотите оставаться прописанной. Я вызываю оценщика, потом юриста. А там — суд, раздел имущества. Готовьтесь, Татьяна Петровна. Это будет весело.
— Я вам предлагаю билет в один конец. Не благодарите.
Оценщик приехал во вторник. Плотный мужчина с выражением лица, как у хирурга перед сложной операцией.
