— А мне, выходит, — ничего не нужно? — Лада повернулась к Марине Петровне. — Вы вообще кто? Новая хозяйка?
— Я — мать. А ты — эгоистка. Всё в себе, да в себе. Сидит тут, медитирует на лопату. А у людей — жизнь! Дети! Трагедия! Развод!
— А у меня, значит, — сериал?
— У тебя — дача. У нас — катастрофа.
— Катастрофу вы, пожалуйста, разгребайте у себя. Здесь — моя территория. Наследство оформлено на меня. Это не гостиница. И не база отдыха «Хамство плюс».
— Документы, документы… — скривилась Таня. — Только вот морально ты всё ещё наша. Член семьи. А в семье… делятся!
— Да? А где вы все были, когда бабушка год болела, извините, под себя ходила, а я каждый выходной ездила? А когда она умерла — вы даже на похороны в платках не пришли. Только обсуждали, кому какая мебель достанется. А теперь — «делитесь».
Пауза. Глубокая. Грязная, как сапоги после дождя.
— Всё, Таня, в машину, — наконец сказал Артём. — Мама, извини, но это уже перебор. Дом Лады. Она решает.
— Ах вот как? — Марина Петровна подалась вперёд. — Ты теперь за неё? Снова? После всего?
— А что «всего»? Что именно я сделал? Уехал? Так ты сама мне пела: «найди бабу помоложе, а Лада всё равно как мебель». Так что не надо тут мыльных опер.
— Артём, ты неблагодарный. Я тебе жизнь отдала. Я тебе карьеру простроила! Я…
— Мам. Ты мне не жизнь отдала. Ты меня с себя не сняла. Так и живёшь — через меня. И всем раздаёшь. Себя. Мою бывшую. Моих детей, которых нет. Моё прошлое.
— Да кто ты без меня, Артём?! — вскрикнула она. — Кто?!
— Я? Пока — человек с дыркой в груди. Но, похоже, теперь хоть знаю, куда идти. Не за тобой.
Он развернулся и ушёл в дом.
На следующее утро на заборе появилась записка. От руки, жирным маркером:
«ЛАДА, ПОДУМАЙ О ЛЮДЯХ! ДАЧА — ЭТО ОБЩЕЕ! БУДЬ ЧЕЛОВЕКОМ!» Подпись: «Родня».
Лада посмеялась, отклеила записку и приколола её на доску в кухне. Рядом повесила объявление: «Не входить. Частная собственность. Наследство пахнет потом, а не благородством».
Вечером к ней подошёл Артём. Сидел долго на лавке. Молчал. Потом заговорил:
— Я уезжаю. В Краснодар. Работа. Предложили проект — пять месяцев. Можешь поздравить.
— Оставлю. Сделаю. Я уже с юристом говорила — хочу прописаться. Пускай это и «нелепо», но хоть где-то я буду сама себе хозяйкой.
— Ты сильная, — выдохнул он.
— Я всегда знал. Просто… удобно было делать вид, что ты — дополнительный светильник. Нужный. Но второстепенный.
— Ну что ж, Артём. Перегорай тихо. А я, пожалуй, буду жить.
Он посмотрел на неё. И вдруг как-то грустно-спокойно сказал:
— Если передумаешь — приезжай. Там солнца много. И почти нет моей мамы.
— Именно поэтому я сюда и приехала.
Прошла неделя. Дом стоял крепче. Крыша не текла. Из окна было видно, как набухают кабачки. В траве копалась ящерица. Мимо пробежала собака — соседская, смешная, трёхлапая, но уверенная.
Лада пила кофе на крыльце. В старой толстовке, с растрёпанным пучком и блеском в глазах.
Ей больше никто не звонил. Не писал. Не размахивал наследством. Не наставлял.
А она и не ждала. У неё теперь была дача. Маленькая, глупая, родная. Своя.
Когда Лада открыла дверь и увидела Марию Петровну с двумя юристами, она не удивилась. Даже не отступила назад. Просто зажала в зубах прищепку и продолжила развешивать бельё.
— Мы с документами, — сказала свекровь, не снимая солнцезащитных очков, несмотря на пасмурное небо. — Имеем право на долю. У бабушки было завещание, но есть и другие нюансы.
— Какие именно? — Лада вынула прищепку, не оборачиваясь.
