Лада ехала в электричке, сжав в ладони ключ. Маленький, старый, потёртый ключ от бабушкиной дачи. Только он и остался — ни бабушки, ни запаха запечённого картофеля, ни разговоров «по душам» на покосившейся скамейке. Остался лишь облезлый дом, три сотки перекошенного забора и целая армия родственников, которым это всё вдруг стало «очень нужно».
Хотя при жизни бабушки туда никто и носа не совал.
Артём, её муж, сразу сказал:
— Только не говори, что ты это всерьёз… Ты вообще помнишь, что там даже туалета нормального нет? Земля — сплошной бурьян, и крыша течёт! Продавать надо. Срочно. Пока ещё кто-то купит это недоразумение.
— А ты бы её видел, эту «крысу» на чердаке, — с усмешкой парировала Лада, — такая теплая, уютная, почти домашняя. Я её кстати «АрТёма» назвала. В честь самого доброжелательного существа в нашей семье.
— Спасибо, польщён, — скривился он.
Усмешки — их привычная защита. Только вот за этими колкостями — трещина, которую уже не заклеить никакими «ты же знаешь, что я пошутил».
Марина Петровна, свекровь, отреагировала в своём репертуаре:
— Ну, если у вас с Артёмом и правда нечем заняться, кроме как на кладбище дачи ездить — дело ваше. Только потом не прибегай ко мне с соплями, когда всё провалится. У меня пенсия не резиновая.
— Успокойтесь, Марина Петровна. У вас пенсия пластилиновая — то мягкая, то прилипчивая. Вы ею всю семью уже облепили.
— Ты это сейчас что, хамишь мне? — напряглась свекровь, вмиг поджав губы.
— Нет. Я… визуализирую, — сухо ответила Лада и вышла в коридор.
Вот зачем я вообще решила туда ехать? — теребила в кармане ключ. — А вдруг и правда зря?
Но было уже поздно. Электричка остановилась на станции. «Платформа 103 километр» — табличка с неё падала под собственным весом. Ну очень символично.
Дом встретил её запахом мышиного помёта и забытых вещей. Стены держались на паутине, окна смотрели в никуда, как уставшая бабушка на последних фотографиях. Но, несмотря на это, в груди что-то защемило. Как будто всё это — её. Не с рук, не с рынка, не с ипотекой под горло. А её — с прошлого, с памятью, с любовью.
В тот же вечер она выложила в чат семьи фото:
«Приехала. Доживает своё, но дышит».
Первой ответила Таня, золовка:
— Боже. А ты точно уверена, что там не живут какие-то сектанты? Вид у дома — как у пристанища ведьмы.
— Ты не поверишь, но ведьма здесь и живёт. Привет передать?
— Скажи, чтобы полетала над твоим браком, может, хоть ветер проветрит ваш застой, — подмигнула Таня смайликом.
— Ой, Танечка. Ты бы со своей третьей попыткой на ЗАГС молчала, как мышь в тряпке, — написала Ксения, подруга Лады, добавив: — Лад, держись. Дом крутой. Есть в нём душа.
Душа — это, конечно, хорошо. Но мне бы ещё руки. И желательно три пары, — подумала Лада, вытаскивая из багажника старую дрель.
На третьем дне, когда она сама из доски пыталась соорудить скамью, приехал Артём. Без предупреждения. В кроссовках за пятнадцать тысяч и лицом, полным укоров.
— А ты тут прям хозяйка. Ещё курочку заведёшь — и в «Поле чудес» пиши. Слово — «деревня».
— А я вот угадаю твой символ недели: раздражение. Правильно?
— Ты правда собираешься тут всё лето торчать? — прошёлся взглядом по инструментам. — Без нормального душа? Без интернета?
— Зато без тебя. Представь, как романтично, — Лада не подняла головы.
Он вздохнул. Но, как назло, сел рядом. Помолчали. Потом заговорил:
