Телефон она выкинула в сумку. Без истерик, без всхлипов. Всё уже было: и истерики, и слёзы, и этот мерзкий послеосадок от того, что снова поверила. И снова осталась одна, как в двадцать.
На работе она сидела, как на пороховой бочке. Коллега Светка подсунула чай и тихо спросила:
— Ты чего такая? Опять свекровь?
— Нет, уже бывшая. И бывший вместе с ней. На дачу свалили. Обустраивать своё мамо-логово.
— Господи, Ань, ты когда-нибудь станешь писать романы. Вот если бы у тебя были ещё дети…
— Не начинай, — Анна отмахнулась. — У меня теперь будет машина. И это будет мой ребёнок. На него я хотя бы могу оформить КАСКО.
Вечером в дверь позвонили. Анна посмотрела в глазок. И не поверила.
На пороге стоял Алексей. Один. Без мамы. С сумкой и таким лицом, будто его выкинули из жизни в канаву.
— Привет, — сказал он тихо. — Я выбрал. Я с тобой. Только ты об этом не узнала. Я тебе пишу, а ты меня блокируешь.
— А мне казалось, ты выбрал дачу и «дай остыть». Ты что, привёз мне мешок сосновых шишек в знак прощения?
Он вошёл сам. Она не отодвинулась, просто стояла. Он прошёл, как тень, поставил сумку. Достал папку.
— Вот. Все документы. Квартира полностью переоформлена. Только на тебя. И маме я сказал, что между вами всё кончено. И между мной и ней — в том виде, в котором она это выстраивала. Я взрослый. Я сам решаю.
— Может быть. Но я решил. Я понимаю, что ты сейчас не хочешь ничего. Но я здесь. Не за прощением. За последним шансом. Если дашь.
Анна смотрела на него, как на кино с открытым финалом. Хочется хлопнуть крышкой и уйти. А с другой стороны…
— А с чего вдруг? Почему ты вдруг стал взрослым?
Алексей засмеялся — коротко, зло:
— Потому что мама подала заявление в полицию. Сказала, что ты её ударила.
Тишина снова встала между ними.
— Да. Я утром проснулся — и в почте копия. Я сразу к ней. Сказал: или ты отзываешь заявление, или я навсегда исчезаю из твоей жизни. Она плакала, кричала. Угрожала инсультом. Я сказал — вызывай врача. И вышел.
— И ты думаешь, я должна растрогаться?
— Нет. Я просто хочу быть честным. Ты — моя семья. Я дебил, что не понял этого раньше.
Анна встала. Пошла на кухню. Налила себе чай. Принесла второй стакан. Поставила перед ним. — На дачу всё-таки поедешь.
— Один. И не на дачу. В отель. Пока. Потому что у меня нет желания жить под одной крышей с человеком, который колебался между мамой и женой. Даже если он уже понял.
Он встал. Взял стакан. Выпил. Улыбнулся.
— Знаешь, я вдруг понял, чего я всю жизнь боялся. Повторить её путь. Быть мужчиной, который живёт для матери, а потом винит жену в том, что не получилось быть мужиком. Я не хочу так. Я хочу… не быть её продолжением.
— Тогда начинай с аренды квартиры и с извинений. Но не на словах. Я их слышала достаточно. Покажи.
Он взял сумку и ушёл.
Анна закрыла дверь. Потом улыбнулась. Немного. Совсем чуть-чуть.
На утро она заказала себе машину. Без кредитов. За свои. Менеджер удивился:
— А вам не надо обсудить это с мужем?
— Уже обсудили. Он теперь в отеле. Пусть там и обсуждает.
Через месяц она увидела Алексея в кафе. Он был с рюкзаком, усталым лицом и документами. Он подошёл, сел напротив, ничего не говоря, положил ключ от новой квартиры и квитанцию об оплате половины коммуналки.
— Учусь быть взрослым, — сказал он.
— Учись. А потом приходи. Но без мамы. И без иллюзий.
Он встал. И ушёл. Без сцены. Без просьб. Иногда любовь — это не остаться. А уйти. Чтобы однажды, возможно, вернуться другим.
