«Я не шучу» — с холодной уверенностью заявила Виктория, передавая ключи от квартиры в суде

— Это подделка! — свекровь кричала, тряся в воздухе документы, как флаги. — Ты что, с ума сошла?

Нотариус, как тот швейцар в фильме, спокойно надел очки, расправил рубашку и сказал:

— Ирина Петровна, вы сами присутствовали при оформлении. Вот ваша подпись.

Виктория еще год назад переоформила квартиру через дарственную от тёти. Всё «на всякий случай», как она тогда сказала. «Если что, вдруг будет полезно». И, судя по всему, сейчас её предосторожности сыграли свою роль.

— Сука! — Ирина Петровна рвала на себе блузку, как в фильме про бунтарок. — Она всё просчитала!

Сергей молча смотрел в окно, как будто это был не его дом, не его жизнь. Он вдруг понял, что его «любимая мамочка» не просто стала старой и жалкой — она просто не успела ничего понять вовремя.

День суда. Виктория в белом костюме, с кольцом на руке, как будто из голливудского фильма, входит в зал. Она не спешит, её шаги размеренные и уверенные. В глазах — холод. В руках — реальная сила.

— Половина мебели — моя, — говорит она спокойно, словно не в суде, а на воскресной прогулке. — Машина куплена на мой кредит. Квартира, как видите, тоже.

Когда судья огласил решение, Ирина Петровна, как будто из какого-то древнего фильма, бросилась на Викторию с криком:

— Ты разрушила мою семью!

— Нет, — Виктория ловко уклонилась, — это сделала ты. Своими руками. — её голос был таким ровным, будто она просто сказала, что завтракала кашей.

На прощание Виктория оставила им ключи от съёмной однушки — единственное, что она согласилась оплатить «из жалости». И, как она подумала, для полной картины: одна квартира была её, а эта — для тех, кто всё ещё не может понять, что можно жить по-своему.

Деревенский автобус с грохотом остановился, оставив их на какой-то разваливающейся остановке в пяти километрах от села. Ирина Петровна, не привыкшая таскать ничего тяжелее сумочки с огурцами, волокла чемодан по пыльной дороге. Сергей шагал за ней, опустив голову, как будто только что узнал, что у него нет ни родителей, ни родины.

— Вот она, наша «родина», — скривилась Ирина Петровна, когда перед ними показался дом, который мог бы быть не хуже дешевого сарая. Крыша провалилась, стены пожелтели от времени. Смотрела она на это всё так, будто только что поняла, что родилась не в том месте.

Сергей сгорбился, но промолчал. Это была не та ситуация, где стоило что-то говорить.

В первый же вечер Ирина Петровна вытащила из сумки бутылку дешёвого портвейна, как будто это был её лучший друг.