— Ты всё время держалась в стороне. Никогда не вмешивалась. Теперь хотя бы не мешай. Если ты согласна оспаривать завещание, подпиши нотариальную доверенность — тогда мы сможем действовать и от твоего имени в суде. Или тебе плевать, кто маме купит лекарства?
Марина смотрела на него, не моргая.
— Я не говорю «нет». Я просто… мне нужно подумать.
— Что тут думать? — Андрей подался вперёд. — Если ты не с нами, то с ней? С этой Ларисой?
— Я с собой, — устало сказала Марина.
Позже, в комнате, она набрала Олю — старую подругу, с которой учились вместе и всегда могли говорить начистоту. Та ответила с третьего гудка.
— Я даже не знаю, за что я злюсь, — Марина говорила быстро, тихо. — За то, что он предал, или за то, что у него была другая жизнь. У нас было всё наполовину, понимаешь? Как будто он выбирал не между людьми, а между ролями. Между собой настоящим и тем, кем он должен быть.
— Ты не обязана разбирать всё по кусочкам. Просто реши, чего ты хочешь. Не за них. За себя.
На следующий день Марина окончательно решила ехать. Ещё раз проверила адрес, который выписала с квитанции, нашла нужную станцию. Потом купила билет онлайн, собрала рюкзак — смена белья, паспорт, блокнот. Маме сказала: «По делам». Андрей не отреагировал. Игорь лишь бросил через плечо: «Надеюсь, тебе там всё объяснят».
Дождь моросил. Электричка гудела, пахло сырыми сиденьями и чужими влажными зонтами. Марина вышла не на той станции, прошла пару лишних остановок пешком. Заблудилась, спросила дорогу у мальчика на велосипеде — тот молча махнул рукой. Телефон не ловил. Дома шли редкими пятнами, из окон лился слабый свет.
Через несколько часов наконец добралась до нужного адреса.
Открыла женщина лет сорока пяти. Светлые волосы, простое платье. Лицо чуть постаревшее в морщинках, уставшее. Она смотрела внимательно, но не с враждебностью.
— Лариса Юрьевна? — спросила Марина.
Та кивнула. Губы дрогнули, но она сдержалась.
— Я знала, что вы придёте. Он говорил, что, может быть, ты когда-нибудь всё-таки захочешь понять. Только я не знаю, что говорить. Ты всё равно решишь, что я его увела.
— Я пока ничего не решила.
Они стояли на крыльце.
— Проходи. Чаю хочешь?
Марина кивнула. Дом был небольшой, чистый. На полке фотографии в деревянных рамках, в углу — стопка книг, где-то тикали часы. Всё скромно, но уютно.
Подростки были дома. Девочка с наушниками прошла мимо, не глядя. Мальчик — высокий, худой — сидел на подоконнике, читал.
— Миша, Кира, это Марина. — Лариса говорила спокойно, почти официально.
— Мы поняли, — бросила девочка.
Марина едва заметно кивнула.
— Он к вам часто приезжал? — спросила она, когда они остались вдвоём на кухне.
Лариса поставила чайник, повернулась.
— Сначала нет. Потом — всё чаще. Он приходил уставший. Как будто от него везде что-то хотят. Только не мы. Мы просто были рядом. Без претензий. Я знала, что это не навсегда. Но ты пойми — он здесь был не другой. Он был свой.
— Я не просила ничего. Ни квартиры, ни обещаний. Мы не врали друг другу. Просто… просто он жил на два мира. Потому что в каждом его ждали, но не слышали.
В комнате слабо скрипнул пол. Где-то тикнули часы.
— Я останусь на ночь, — тихо сказала Марина.
Лариса кивнула: «Как хочешь».
Марина прошла в комнату. Там, на тумбочке, лежали его очки. Под стеклом — фото: он и она, лет десять назад. Наверное, он когда-то показывал им эту фотографию — не как укор, а как часть своей жизни, из которой не вычёркивал дочь. В ящике — записная книжка. На первой странице — вклеенный детский рисунок: девочка в фиолетовом платье и надпись неровным почерком: «Папе».
Марина провела пальцем по бумаге. Потом легла на постель и не включала свет.
