Марина осталась стоять на месте. Морось едва ощущалась на лице — тонкие, холодные капли. Но ей не хотелось укрываться.
Было пусто. Было сыро. И все же — легче, чем за последние месяцы.
На следующее утро Марина проснулась позже обычного. За окном моросил дождь — тот самый,от которого они вчера прятались в беседке.
Она смотрела в потолок, вспоминая, как Олег осторожно снял с себя рюкзак с Полей, как кивнул ей на прощание, немного виновато, но тепло.
Потом они разошлись. Он — с дочкой, она — одна, в тишину своей квартиры. И вот теперь — утро. И что-то внутри не давало переключиться на обычный ритм.
Ближе к полудню пришло сообщение от Олега: “Полина проснулась и первым делом спросила: А тетя Марина теперь будет с нами гулять? Это — не давление, просто факт. Хотите кофе в парке сегодня?”.
Марина, не задумываясь, написала “да”.
Они встретились у входа в парк. Полина бежала впереди, в желтом дождевике и резиновых сапогах. В руках — веточка с каким-то непонятным листиком.
— Привет, — сказала она первой, остановившись перед Мариной,— у тебя есть дочка?
— Привет, — Марина чуть растерялась, — нет. Пока нет.
Марина мельком взглянула на Олега — он отвел взгляд, давая понять: он тут ни при чем.
— Ну… так получилось, — медленно сказала она, — иногда у взрослых все происходит не сразу.
— Я бы хотела, чтобы у тебя была дочка. Тогда бы я с ней дружила, — Полинка задумалась,— или ты можешь дружить со мной, пока что.
Марина улыбнулась. Не так, как принято — вежливо, а по-настоящему, медленно, с удивлением.
Они шли вдоль дорожки. Полина прыгала через лужи, собирала камешки, говорила без остановки:
— У нас раньше была рыбка, но папа сказал, она ушла в отпуск. Я не верю. Никто не уходит в отпуск в канализацию…
— А ты знаешь, что дождь — это когда небо грустит? Но не сильно. Сильно — это когда гром…
— А у тебя дома есть книжки без картинок?
Марина слушала. Впервые за долгое время ей было… не тяжело. Не приходилось “быть взрослой, объяснять, контролировать”. Она просто шагала рядом, отвечала на вопросы, кивала.
Олег шел чуть позади. Они обменялись взглядами, когда Полина вдруг остановилась, повернулась к Марине и серьезно спросила:
— Иногда, — честно сказала она,— бывает.
— Наверное, и поэтому тоже.
— Тогда я могу с тобой играть. Папа говорит, что если делиться грустью, она уменьшается.
— Папа прав, — сказала она, чуть хрипло, — ты очень умная.
— Я просто слушаю, — бесхитростно улыбнулась девчушка.
Она взяла Марину за руку. Ладошка была теплая, липкая от карамельки, но в тот момент — самое живое, что Марина чувствовала за долгое время. В голове вдруг всплыл образ — забытый, тусклый — того, кто был бы… Ребенка, которого она не решилась родить. И вместе с ним — старая боль. Но сейчас — не как удар, а как мягкий укол.
Марина сжала детскую ладонь в ответ.
— Спасибо, Поля. Ты мне сегодня помогла.
— А ты мне. Папа меньше грустит, когда ты рядом.
Позже, когда они сидели на скамейке, а Полина сосредоточенно раскладывала листья по цвету, Марина сказала:
— Она многое чувствует. Глубже, чем многие взрослые.
— Да, — кивнул Олег, — иногда даже страшно. Говорит прямо, смотрит вглубь. Катя всегда говорила: “Поля — как лакмус”. С ней не скроешь, что внутри.
Он посмотрел на Марину:
— А вы… будто впервые позволили себя тронуть.
— Наверное, да. Я даже не знала, что во мне это еще есть.
Они помолчали. Полина вдруг громко сказала:
— А давайте завтра вместе рисовать! У меня есть фломастеры и большие листы!
— Никак, — сказал Олег, — вы уже в команде.
— Тогда предупреждаю: рисую плохо.
— Главное — не рисовать грусть, — сказала Полина.
Они еще немного постояли у выхода из парка, перекинулись парой слов — ни к чему не обязывающих, потом разошлись. Холод немного усилился, на асфальте замерзали лужи.
В пути домой Марина почти не думала. Ни о чем конкретном. Просто слышала, как хрустит тонкий лед в лужах, под ее шагами.
Дома было тихо. Не та тишина, что умиротворяет, а та, в которой слышно, как гудит холодильник и скрипит пол под ногами. Марина включила только ночник на кухне — желтый, теплый свет не резал глаза.
Пальто бросила на стул, шарф — рядом. Сапоги остались у порога. Все по привычке. Автоматом.
Она достала стакан, налила воды. Сделала пару глотков и осталась стоять у раковины, глядя в окно. Вечерняя морось превратилась в ледяную пленку на карнизе. На фоне темноты возникло детское лицо — округлое, серьезное, с чуть вздернутым носом. И — голос. Без нажима, без оценки. Просто вопрос.
И не требовался ответ — он и так был очевиден.
Она прошла в комнату, села на край дивана, стянула волосы в небрежный пучок. В теле — усталость, но не от прогулки, не от холода. Усталость старая, глубокая.
Мысли соскальзывали в прошлое — как будто кто-то пролистал старый альбом наугад. Неудачные свидания, вечера в полутьме, кто-то рядом — но не близко. Слова поддержки, сказанные автоматически. И то, чего она почти никому не рассказывала.
Ей было восемнадцать. Маленькая кухня в общежитии, запах хлорки, ком в горле и телефон, на сутки в тишине. И четкое, невозможное ощущение: “Я не справлюсь. Лучше — так”. Она давно это не вспоминала. Не хотела. Или, скорее, научилась обходить. И все же — почему сегодня эта память снова встала перед ней? Марина закрыла лицо ладонями. Все это время она жила как будто вполсилы — ничего не рушила, но и ничего не строила. И каждый раз, когда что-то начиналось, внутри отзывался страх. Вдруг снова придется выбирать. Вдруг снова не получится.
Она встала, прошла к шкафу, достала с верхней полки плоскую коробку. Открыла. Там — старая фотография, билет из “Сапсана”, обрывок письма. И среди прочего — карточка с УЗИ. Пожелтевший снимок. На обороте — дата и черточка. Без имени.
Провела пальцем по бумаге. Потом положила все на место, аккуратно. Не дрожащими руками — спокойно, не больно, просто пусто. Но эта пустота теперь не казалась безнадежной. Пространство для чего-то, или кого-то. Она снова оказалась у окна. Морось перешла в мелкий снег. Свет фонаря дрожал в каплях на стекле. Марина выдохнула — медленно, почти бесшумно. Сначала было странно. Потом — легче.
Тем временем, в другой квартире дверь тихо захлопнулась. Олег оперся спиной о косяк и глубоко вдохнул. В воздухе пахло теплом и едва уловимым ароматом детского шампуня — следом после ванны Полины. Он еще минуту стоял, прислушиваясь к мягкому топоту маленьких ножек по полу, а потом медленно прошел на кухню.
На кухне было спокойно. Он включил свет над плитой — мягкий, желтоватый. Залил в чайник воду, положил на стол две чашки, одну потом быстро отодвинул в сторону — до Марининой кружки пока было далеко. Не спешил.
“Сколько раз он делал чай для двоих, которых еще нет?” — мелькнула мысль, но он тут же отмахнулся. Такие мысли казались бессмысленными.
— Хочешь какао? — позвал он, чуть повысив голос в сторону коридора.
— Только не сладкое, — тихо отозвалась Полина, — как в прошлый раз.
Олег улыбнулся, представляя, как Марина с осторожностью добавляла туда сахар, чтобы было не приторно, но чтобы вкус сохранялся. Это маленькое воспоминание стало для него странным знаком, будто прошлое и настоящее переплелись в одной простой детали.
Он всыпал порошок, налил молоко, поставил на плиту. Снова тишина, но теперь не пустая — скорее, уютная. Вечерняя, домашняя. Через несколько минут Полина появилась в дверях — в пижаме с зайцами, с блокнотом и карандашами.
— Можно я порисую за столом? — спросила она, почти шепотом, словно боясь нарушить тишину.
— Конечно, зайка, садись.
Девочка уселась напротив, раскрыла блокнот. Олег сел рядом, помешивая какао.
Они молчали. В комнате слышался только легкий скрип карандаша и ровное бульканье воды в чайнике.
— Она тебе нравится? — внезапно спросила Полина, не отрываясь от рисунка.
Олег чуть удивился. Не ожидал, что именно она первой задаст такой вопрос.
Он улыбнулся, хотя и с некоторой неловкостью.
— А ты ей? — продолжала Полина, не поднимая глаз.
— Не знаю, — признался он, — пока не знаю.
Он посмотрел на дочку. В ее серьезном взгляде вдруг промелькнула взрослая мудрость — та самая, что напоминает ему взгляд жены, когда она задавала вопросы, на которые нельзя было соврать.
— Наверное, хочу, — тихо сказал он.
Полина кивнула, словно утвердилась в своем решении, и снова сосредоточилась на рисунке.
— Тогда не думай слишком долго, — ее голос был совсем детским, но в нем звучала уверенность, будто она учит его, а не наоборот, — а то упустишь.
— Откуда это у тебя? — улыбнулся он.
— Из мультика. Но правда.
Они оба рассмеялись, и комната будто на мгновение стала теплее.
Когда девочка наконец заснула, а чашка с недопитым какао осталась на столе, Олег подошел к окну. За стеклом падал первый снег — крупные хлопья, лениво кружились в холодном воздухе. Мороз постепенно крепчал, и асфальт уже покрывался тонким слоем льда.
Он задумался о том, как много перемен за эти несколько встреч произошло внутри него. Раньше он жил будто на паузе: утро — работа — дом — уход за Полиной — сон. Время текло, но он чувствовал себя словно в вакууме.
Марина стала для него чем-то новым и одновременно очень простым — человеком, с которым можно быть собой, без масок, без страха. Она не пыталась залечить его боль — она просто шла рядом, и этого было достаточно.
