С тех пор прошло почти два года. За это время Марина ни разу не звонила первой — только отвечала, коротко и ровно. Мать обижалась, жаловалась на холод, на одиночество, на то, как неблагодарно быть матерью. Алексей пару раз пытался выйти на связь: просил «не быть такой злой», намекал на помощь, но быстро понял — настала другая эпоха. Эпоха, в которой Марина больше не служит банкоматом.
И всё бы устаканилось, но в июле у Алексея был юбилей. Сорок. Громкое слово, за которым прятался привычный сценарий: застолье, горячее, песни, мать в красной блузке и шутки про «семейную крепость». Павел сказал, что не обязательно идти. Но Марина пошла. Ей казалось, что справится. Что будет просто гостьей. Без чувств. Без включения. Один вечер — ради приличия.
Дом, где проходил праздник, снимали на окраине. Банкет под навесом, мангал, гирлянды. Марина принесла бутылку вина и торт. На ней было простое бежевое платье — строгое, почти деловое. Она приехала позже всех и успела услышать, как кто-то из родственников засмеялся:
— А, вот и хозяйка таунхауса пожаловала.
Сначала всё было в пределах нормы. Тосты, «за здоровье», дети бегают по газону, мать уже успела пожаловаться на врачей и цены. Но к середине вечера что-то изменилось — то ли алкоголь, то ли атмосфера разогрели язык.
— Надо будет как-нибудь с Лёхой и детками к вам нагрянуть, — сказала тётя Галя. — У вас же там места много, ага?
— Да-да, я ж тебе говорила, Марин, — подхватила мать. — Не держи дом как музей. Родные люди могут и пожить у вас недельку-другую. Алексей как раз в отпуске будет.
Марина повернулась медленно. Смотрела сначала на мать, потом на брата. Алексей откинулся на спинку кресла и криво усмехнулся:
— А чё, дача ж большая. С Павлом, думаю, не против будете. Мы ж всё-таки одна семья.
Молчание. Внутри — будто лопнула тонкая плёнка.
— Это не дача, — сказала Марина тихо. — Это наш дом. Наш с Павлом. Купленный в ипотеку, выплаченной нами. Не база отдыха. Не семейный санаторий.
Она поставила бокал на стол — аккуратно, чтобы не расплескать.
— И да, на всякий случай: ни вы, ни мама, ни кто бы то ни было не имеют к этому дому никакого отношения. Ни морального. Ни юридического.
— Вот как ты заговорила, — прошипела мать. — Значит, мы тебе теперь никто?
Марина улыбнулась — устало, чуть криво.
И ушла. Просто встала и пошла. Без крика, без демонстрации, без пафоса. За спиной — затихающий гул голосов. Кто-то звал её по имени, но она не обернулась.
В ту ночь Марина долго не могла уснуть. Павел обнял её молча — он уже знал, что после семейных встреч Марина каменеет.
— Знаешь, — прошептал он, — если хочешь, пусть твоя мама приедет к нам на пару недель.
— Нет. Но только по твоим правилам.
Марина усмехнулась. Устало, без радости.
— По моим правилам она не приедет никогда.
Но спустя неделю всё же сказала:
— Давай попробуем. Только одно слово — и в тот же день уезжает.
Тамара Викторовна приехала в начале августа. Привезла две сумки, свою подушку и коробку с вареньем. Вела себя тихо, почти покорно. Готовила, приносила Павлу газету, спрашивала у Марины, не помочь ли с бельём. Настороженное перемирие. Павел кивал, Марина — наблюдала.
Каждое утро она просыпалась с одним и тем же вопросом: когда прорвёт?
Через три недели, в пятницу вечером, когда они с Павлом вернулись с работы, дверь оказалась распахнута.
В гостиной стоял Алексей. Пьяный. С отёкшим лицом и странной ухмылкой.
— Ну здравствуйте, хозяева, — сказал он. — Вот и я.
Марина застыла в дверях.
— Ты что здесь делаешь?
— А я — жить. С мамой договорился. У вас же тут всем места хватит.
Павел вызвал охрану. Всё произошло быстро. Двое охранников вывели Алексея. Он орал, вырывался, кричал, что «имеет право». Потом приехала полиция. Выяснилось: он проник в дом без разрешения, взломал замок на запасной двери. Павел подал заявление.
В отделении Марина сидела напротив брата. Он уже отошёл от алкогольной горячки, был тише, но глаза… глаза были полны злобы.
