Марина быстро поняла: любовь — это нечто, что нужно заслужить. Без претензий. Без требований. Быть удобной — и тогда, может быть, тебе улыбнутся. Хотя даже в этих улыбках у матери была усталость, будто дочь — не радость, а обуза.
Самое яркое воспоминание: зима. Сильная простуда. Она лежит у соседки, в чужой постели, с температурой под сорок.
— Мама поехала с Лёшей на выезд, — объяснила тётя Валя. — У него важный матч, не могла не поехать.
Марина молча кивала, сжимая угол простыни.
С тех пор она усвоила главное: если тебе плохо — никто не придёт.
Сначала это была боль. Потом — привычка. А потом — система координат. Не плакать. Не звать. Не ждать.
С восьми лет она сама записывалась к врачу. С десяти — гладила Лёше рубашки. В пятнадцать — не забыла оплатить мамины квитанции, когда та легла в больницу с давлением.
А когда пришло время поступать, мать даже не поинтересовалась, куда.
— Главное, чтоб не в Москву. Нам же с Лёшей нужно на что-то жить.
Марина поступила на бюджет в местный университет. Уехала с рюкзаком и сотней рублей в кармане.
Уже тогда она решила: её жизнь будет другой.
Иногда Марина сама удивлялась — как ей удалось вырваться. Не озлобиться, не озвереть, не стать одной из тех, кто всю жизнь срывает боль на себе или на своих детях. А просто — вырасти, выбраться, построить.
Она хорошо помнила, с чего всё началось: с крошечной комнаты на окраине — семь квадратных метров и окно в глухой колодец. Обшарпанные стены, душ в конце общего коридора, соседи — вечно курящий инженер и студентка-филолог с тараканами в раковине. Зато — тишина. Свобода. Никто не кричал. Никто не выносил ей мозг.
Она училась на «отлично», подрабатывала: расклейка объявлений, копирайтинг, репетиторство. Иногда приходилось экономить буквально на всём — еде, одежде, даже билетах домой. Но Марина не жаловалась. Потому что впервые могла честно сказать: всё, что у неё есть — её собственное.
Павла она встретила на третьем курсе. Он был старше на два года, спокойный, сдержанный, из семьи юристов. Уже тогда работал — помощником прокурора. Её прямота и сухой юмор почему-то его восхищали.
— С тобой как будто можно дышать, — говорил он.
Она не верила, но слушала.
Через год он сделал ей предложение. Свадьба была скромной, но душевной. Ни мать, ни Алексей не участвовали в подготовке — приехали уже на банкет, запоздало подарили сервиз и тут же начали выяснять, почему им не выделили больше мест.
— Мы ж не чужие, — хмыкнула мать.
Марина тогда впервые позволила себе промолчать в ответ.
Потом была ипотека — таунхаус на южной окраине города, две спальни, терраса, тёплый пол. Павел настоял:
— Мы строим для себя. А не для кого-то.
И она снова кивнула. Внутри — странное чувство: можно и не делиться. Даже если звонит мама.
Сначала — с вопросами. Потом — с упрёками. А потом — с новостью, от которой у Марины по-настоящему дрогнули руки.
— Мы с Лёшей решили продать квартиру. Всё равно он там один живёт, а тебе она всё равно не нужна, ты ж со своим в доме. А деньги пойдут на долги.
— Какие долги? — спросила Марина.
— Алексей влез… Ну, с кем не бывает. Он же не из вредности. Его обманули.
Квартиру, в которой они выросли, мать продала без её согласия. Просто оформила всё как единственный собственник. И вложила до последней копейки в спасение сына.
Марина пришла в себя только через два дня. За это время она плакала один раз — в ванной, тихо, чтобы Павел не услышал.
А потом она пошла и перевела Алексею ещё сто тысяч.
— Это в последний раз, — сказала. — И больше никогда. Ни копейки. Ни одной.
И тогда впервые почувствовала: можно не только говорить — можно ставить условия.
