Елизавета Петровна стояла в прихожей своего деревянного дома, когда младший сын Александр подошёл к ней вплотную, словно коллектор за долгами.
— Меняй завещание, или сгниёшь под землёй вместе с отцом, — прошипел он. — Мы достанем его отпечатки пальцев хоть из могилы.
Это были первые слова, которые она услышала после похорон Петра Ивановича. Не «прости нас, мама», не «как ты держишься?». Они только вернулись с погоста, её чёрное платье ещё хранило запах свежей земли и сирени.
— Это просто небольшая правка, мамочка, — сладко сказала дочь Светлана, протягивая жёлтую папку. — Папа бы не хотел усложнять всем жизнь.
Средний сын Дмитрий молчал, скрестив руки. Как всегда.
— Усложнять? — прошептала Елизавета Петровна. — Отец умер вчера, а вы уже о деньгах говорите?
Александр шагнул ближе:
— Мы говорим о справедливости. Думаешь справедливо всё оставить этому проклятому обществу ветеранов, которое он любил больше собственных детей?
Елизавета Петровна опустилась в потёртое кресло мужа. Сорок лет оно скрипело одинаково. В руках она сжимала его носовой платок с вышитыми словами: «Мой дом там, где ты».
— Либо подписываешь, либо мы оспорим завещание, — отрезала Светлана. — Скажем, что у тебя проблемы с головой, и пусть суд решает, в своём ли ты уме.
Александр усмехнулся:
— Ты стареешь, мам. До дома престарелых недалеко.
Дмитрий наконец заговорил:
— Мы просто хотим справедливости.
— И это справедливо, Дима? — спросила мать. — Так благодарить женщину, которая вас вырастила?
— Мама, подпиши бумаги, или мы пойдём до конца, — пригрозила Светлана.
Александр положил руку ей на плечо:
— Не захочешь с нами воевать. Мы тебя уничтожим.
Елизавета Петровна смотрела на флаг над камином — память о войне мужа. Она чувствовала отпечаток его тела на соседней подушке кресла. Ничего не сказала в ответ.
— Это ещё не конец, — бросила Светлана, и все трое ушли.
Она осталась одна с нетронутой папкой на столе. В спальне, в тумбочке мужа лежала флешка, которую он велел сберечь.
