— Десять лет, — продолжал он тихо. — Десять лет я жил в этом доме. Чинил крышу, когда протекла. Провёл новую проводку, когда старая чуть не устроила пожар. Строил веранду, сарай, баню… И всё это время я думал, что делаю это для нашей семьи, для нашего будущего. А оказывается, я просто… бесплатная рабочая сила.
— Прекрати! — я не выдержала. — Ты всегда был для меня не просто мужем, а настоящей опорой! Лучшим человеком в моей жизни!
— А вот документы говорят об обратном, — он захлопнул ящик. — Твой отец позаботился, чтобы я не получил ничего. А ты… ты это скрыла. Согласилась с ним.
— Я боялась, — прошептала я.
— Чего? Что я разозлюсь? — он усмехнулся. — А сейчас не разозлился, да?
— Витя, пожалуйста…
Я сделала ещё шаг, коснулась его плеча. Он не отстранился, но и не повернулся.
— Знаешь, что самое обидное? — сказал он, глядя в окно. — Даже не дом этот. А то, что ты мне не доверяла. Все эти десять лет ты держала что-то внутри, что-то своё, куда мне не было хода. А теперь ещё и Пашка… «Ты здесь никто». Он просто сказал вслух то, о чём вы оба думали.
— Неправда, — сказала я тихо. — Паша погорячился. И я… я просто запуталась, Вить. Пыталась и папу не обидеть, и тебя, и Пашку. И всё испортила.
Он молча закрыл чемодан, застегнул молнию. Звук показался мне оглушительным — так обрывается жизнь, одним движением.
— Ты правда уходишь? — я почувствовала, как по щекам потекли слёзы.
— А что мне остаётся? — он впервые посмотрел мне в глаза. — Делать вид, что всё в порядке? Притворяться частью семьи, где на самом деле я чужой?
— Ты не чужой! — я почти кричала.
— Нет? — он кивнул на стену с фотографиями. — Тогда почему все наши фото внизу и сбоку? А твои с Игорем — на самом видном месте? Почему Пашка до сих пор называет меня «Витей», а не папой, хотя я растил его с пятнадцати лет? Почему твой отец до последнего звал меня «муж Анны», а не по имени?
Я молчала. А что тут скажешь?
— Вот и я о том же, — он поднял чемодан. — Десять лет притворства хватит.
— Я люблю тебя, — сказала я сквозь слёзы.
— И я тебя. Поэтому и ухожу, — он шагнул к двери. — Так будет лучше для всех.
— Для кого лучше, Вить? — я схватила его за руку. — Для меня? Для тебя? Для Пашки?
— Просто хочу пожить немного для себя, Ань. Без чувства вины за то, что я здесь «никто». Мне надоело быть вечно благодарным приживалой.
— Да кто тебя так называл? — я никак не могла поверить, что это происходит на самом деле.
— Никто. И в этом ещё хуже, — он высвободил руку. — Все делали вид, что я член семьи, хотя сами не верили в это. Знаешь, как чувствуешь себя, когда приходишь в гости, а хозяева на тебя смотрят и думают «сколько ж он ещё тут просидит»? Вот я десять лет так жил, только понял это вчера.
Виктор с чемоданом вышел из спальни. Я — за ним.
— Не надо, Вить! Мы всё исправим!
— Чем исправим, Ань? — он обернулся на лестнице. — Новым завещанием? Другими бумажками? Дело не в доме и не в документах. А в том, что у вас с Пашкой своя семья, а я в ней — пятое колесо.
— Нет! — я заплакала, не скрываясь. — Ты — моя семья. А то, что с Игорем было… это прошлое, Вить! Далёкое прошлое!
— Да? А почему тогда с его родителями вы до сих пор созваниваетесь на праздники? Почему все его вещи хранишь на чердаке, словно музей устроила? Почему Пашка до сих пор каждое воскресенье ездит на кладбище?
Я застыла, поражённая. Я и не думала, что Виктор всё это замечает. Что его это ранит.
— Знаешь, — сказал он тихо, спускаясь по лестнице, — это нормально — любить своего первого мужа. Хранить фото, помнить. Вы с Пашкой имеете право на эту память. Но и я имею право не быть призраком в вашей жизни.
В прихожей он надевал куртку. Двигался медленно, будто давая мне время что-то сказать, что-то изменить. Но я не находила слов.
На шум из своей комнаты вышел Паша — заспанный, взъерошенный.
— Что… — он замер, увидев чемодан. — Виктор, ты уходишь?
— Да, Паш. Пора признать очевидное — я здесь лишний. Ты сам вчера сказал.
— Я… — Паша замялся. — Я вчера перегнул, согласен. Наговорил лишнего.
— Но ведь правду сказал? — Виктор застегнул куртку. — Этот дом твоего деда. И по его мнению, я тут чужой. И ты так думаешь. И твоя мама, хоть и молчит, но тоже считает.
— Я так не считаю! — я вцепилась в его рукав. — Да плевать на дом, на завещание! Мы продадим его, купим новый!
— Дело не в доме, Ань, — устало сказал Виктор. — И продавать ничего не надо. Живите спокойно. Это же ваш родовой дом, как твой папа любил говорить.
— Витя, — я начала задыхаться от рыданий, — не уходи. Прошу.
— Всё будет хорошо, Ань, — он мягко отцепил мои пальцы от своего рукава. — Я позвоню, когда устроюсь. Мне просто нужно время.
Он открыл дверь. Паша вдруг шагнул вперёд:
— Витя, не уходи. Мама же убивается.
Виктор грустно улыбнулся:
— «Витя»… Десять лет, а ты всё «Витя». Даже дядей не назвал ни разу. Всё нормально, Паш. Ты хороший сын, заботишься о маме. Но мне правда нужно уйти.
Он шагнул за порог. Я рванулась за ним:
Но дверь уже закрылась. Я замерла в прихожей, не веря, что это случилось на самом деле. Что он ушёл. Что я потеряла самое дорогое.
— Мама… — Паша неловко тронул меня за плечо. — Прости.
Я не ответила. Накинула куртку и выскочила на улицу. Надо догнать, остановить, найти правильные слова!
Но за воротами его уже не было. Только вдалеке слышался звук отъезжающей машины.
Я опустилась прямо на землю у крыльца и разрыдалась. За что мне это? Зачем папа оставил этот чёртов дом только мне? Зачем Пашка наговорил Вите ужасных слов? И главное — почему я промолчала, когда надо было сказать правду?
Паша вышел на крыльцо, сел рядом. Неуклюже обнял за плечи.
— Он вернётся, мам. Я сам ему позвоню, извинюсь.
— Нет, сынок. Это я виновата. Это мне надо было давно всё рассказать, а не трусить. Мы сами его оттолкнули.
Я подняла глаза на небо — серое, затянутое тучами. Как моя жизнь сейчас.
Три дня прошли как в тумане. Я звонила Виктору, но он не брал трубку. Сообщения оставались непрочитанными. Я металась по дому как раненый зверь, не находя себе места.
