— Ты мне скажи, Марин, ты вообще человек или ты эгоистка кондитерская? — Нина Михайловна плюхнулась на диван, поправила халат с розовыми котами и уставилась поверх очков так, будто я ей задолжала лет двадцать заботы и признательности.
А я только что пришла с работы, в муке по локоть, с взбитыми сливками в волосах и нервами на уровне «ещё одно слово — и торт будет на лице, а не на тарелке».
— Нина Михайловна, — медленно начала я, стараясь не кипятиться, — я пять утра на ногах, у меня сегодня два банкета, плюс детский день рождения, и торт на сорок персон, а вы мне тут…
— Вот именно, — она вскинулась, хлопнув ладонью по колену, — ты всё со своими пироженками, извини меня, туда-сюда! У тебя мать мужа — одна, между прочим. А вы в этой вашей кондитерской как в секте. Домой не дозвонишься, на обед — ерунда, даже щей не сваришь. Как я понимаю, ты меня тут видеть уже не рада?
Она перешла в обиженный тон. Классика.
Я молча сняла куртку, ботинки кинула у порога, мысленно проклиная тот день, когда пустила их жить к нам, когда у Нины Михайловны арендодатель квартиру продал, а Алексею, моему мужу, конечно же, стало её жалко.
— Не начинайте, — устало сказала я. — Мы же договаривались, что временно. Пока вы свою найдёте. Это было… семь месяцев назад.
— Так и ты не находишь времени нам помочь! — уже с кухни закричал Алексей. — У тебя же бизнес, как ты говоришь, идёт в гору, а у нас мать мучается в чужом доме! Ты не могла бы проявить немного… участия?
— Участия? — я развернулась на каблуках и подошла поближе. — Ты хочешь, чтобы я участие проявила? Ты два месяца как сидишь без работы, на моём содержании, между прочим. А твоя мама требует не участие, а дом у моря. С видом. С балконом. И чтоб до рынка пешком, но без горки. Это вообще как?
Алексей уселся за стол, демонстративно наливая себе чай. Руки у него тряслись. Не от страха, от раздражения.
— Ты всё воспринимаешь в штыки. Я тебе что, враг?
— А ты мне кто? — тихо спросила я. — Партнёр? Муж? Или просто рупор своей мамы?
Познакомились мы с Алексеем восемь лет назад. Я тогда только-только начала печь дома — для друзей, по заказу. Он пришёл за компанией на девичник к Лене, моей подруге, и остался… на десерт, как потом пошутил. Красивый, улыбчивый, вроде добрый. Тогда казалось — надёжный.
А теперь сижу вот на кухне и считаю, сколько крема мне завтра понадобится, чтобы не забыть, что я — это не только чья-то жена и невестка, а человек. Со своим делом. Со своей мечтой.
— Марин, — через полчаса заглянул Алексей, уже с поникшим видом. — Не злись. Просто… маме тяжело. Она всю жизнь работала. Сейчас хочет спокойствия. Она говорит, что ты могла бы продать кондитерскую и мы бы купили ей маленький домик в Анапке или в Геленджике. Она бы за собой смотрела, тебя не трогала. А ты бы, может, чем-то другим занялась.
— Чем? — я подняла глаза. — Трусами торговать на рынке? Или в бухгалтерии сидеть с бумагами, от которых глаза в кучку?
Он пожал плечами. Искренне не понимал. Для него моя кондитерская — это так, хобби с запахом ванили и жирной арендой.
— Мы бы жили рядом, — добавил он, — ты бы не устала, маме хорошо…
Я встала, пошла в ванную. Холодная вода спасала от слёз лучше валерианки. Потом вернулась, вытерла лицо полотенцем и сказала:
— Алексей. Ты с ума сошёл?
Он снова пожал плечами. Это был его коронный жест. В любой ситуации, где требовалась позиция.
— Ладно, — сказала Нина Михайловна на следующий день, гремя банками с огурцами. — Смотри сама. Просто не обижайся, когда тебя жизнь назад прогнёт. Всё это ваше «я хочу, я мечтаю» — ерунда. Вон Лариса, жена брата моего, всё время работала, а теперь сидит с инфарктом, и муж у ней ушёл к массажистке. И бизнес прогорел. Вот и думай.
Я думала. Долго. Всё, что я имела, — вложено в мою кондитерскую. Кредиты, аренда, поставщики, реклама — всё на мне. Алексей иногда заглядывал, поднимал глаза к потолку от запаха крема и говорил: «Ну ничего себе, сколько тут бабских хлопот».
А потом Нина Михайловна обедала за мой счёт, жаловалась подругам, что «Маринка-то, конечно, пашет, но мужа забывает», и мыла посуду с таким выражением лица, как будто я на неё каторгу навесила.