Катя проснулась в воскресенье от громкого пин-кода в дверь. Кто-то нажимал на кнопки с такой яростью, будто банкомат отказался выдать зарплату.
Она вскочила — в старой футболке, с хвостиком на макушке и глазами, как у панды после дискотеки. Зашарила по полу, натянула шорты, подбежала к двери и заглянула в глазок.
На пороге стояла она. С румянами по диагонали и кожаной папкой под мышкой. Алина Витальевна. Адвокат. Того самого Павла. Того самого бывшего. И, как выяснилось, той самой новой любви его жизни.
— Доброе утро, Екатерина Андреевна, — холодно произнесла она, будто сообщала результаты биопсии. — У нас с вами важный разговор.
Катя молча открыла дверь.
— Пройди, раз уж так горишь желанием, — кивнула она, будто приглашала на казнь.
Алина вошла и принялась разглядывать интерьер. Катя сразу ощутила — сейчас будет пахнуть формальностью, как от новой папки из канцелярского.
— Я представляю интересы Павла Сергеевича. Он подал иск о разделе совместно нажитого имущества.
Катя вяло вздохнула и оперлась на подоконник.
— А что, у него прям от любви к тебе юридическое мышление обострилось? Или просто решил добить, пока не встала на ноги?
— Я здесь не для обсуждения личного, — безэмоционально отбила Алина.
— А зря. Если бы ты соображала в личном, не крутила бы роман с мужиком, у которого даже зубная щётка ещё дома.
Алина проигнорировала и продолжила:
— Квартира, по его словам, приобретена в браке, значит подлежит разделу.
— Павлик совсем сбрендил? Эта квартира — подарок моих родителей на тридцатилетие. До него, до брака, до всего.
— Есть ли у вас документы, подтверждающие это? — Алина смотрела с видом библиотекаря, который щас вызовет охрану за утерю читательского билета.
Катя повернулась к полке. Из-за книги с рецептом гречки по-флотски она достала пластиковую папку. Старую, затертую, но в ней — священное: договор дарения. Подаренная квартира. До брака. Подписи. Печати. Без шанса на трактовку.
— На, читай. Только не слюнявь страницы, они мне дороги.
Алина листала документы с хмурым видом. Занимало это минуту, но напряжение в комнате сгустилось как в очереди к терапевту.
— Это меняет дело, конечно… — пробормотала она, и голос её чуть дрогнул. — Но Павел утверждает, что участвовал в ремонте. Финансово.
— Он один раз купил унитаз. И то по акции. И выносил строительный мусор ровно один вечер — потому что я пообещала не пилить неделю. Всё. Всё его «участие».
Катя подошла ближе, оперлась о спинку стула.
— Слушай, Алиночка, я понимаю, ты у нас теперь и адвокат, и новая любовь, и, по слухам, даже хозяйка его новой дачи. Но если ты хоть раз в жизни любила кого-то настолько, чтобы склеивать вместе три ипотеки, две обиды и одно настоящее «люблю», ты поймёшь — сейчас ты просто обслуживаешь чью-то мстю. Чужую. Грязную. За которую расплатишься сама.
Алина молчала. В комнате повисло глухое напряжение. Катя вдруг устала. Не от слов. От всего.
— Знаешь, — произнесла она тише, — ты не первый человек, кто приходит сюда с пакетом бумаги и видом бульдозера. До тебя был суд. До суда — нотариус. До нотариуса — любовница Пашки из налоговой, которая тоже кричала, что я ему жизнь сломала. Ну что, думаю, добро пожаловать в очередь, детка. Там в углу кофемашина, правда, капучино не варит, только терпение.
