— Я… поговорил с мамой. Забрал. Она, конечно, устроила истерику. Сказала, что я предатель, и чтобы я к ней больше не приезжал. Но я подумал… ты права. Это были твои серьги. Твоя память. Я… не имел права.
— Уже поздно, Лёш, — устало сказала Ольга. — Это не про серьги. Это про то, что ты всегда на её стороне. А я — всегда лишняя. Даже в своём доме.
Он встал. Подошёл. Положил коробочку на тумбочку.
— Я не хочу тебя терять, Оль. Я дурак. Но ты же знаешь, как она умеет манипулировать. Я вырос с этим. Я двадцать лет жил в страхе сделать что-то не по её сценарию. Но ты… ты другая. И я хочу быть с тобой. Без сценариев. Без её правок. Дай мне шанс.
Она стояла молча. Потом села на край дивана.
— Хорошо. Только один. И никаких поблажек больше. Следующий раз — не будет коробочек и извинений.
Он кивнул. Впервые за долгое время — медленно и по-настоящему.
А за стеной кто-то громко чихнул. Соседи. Или жизнь. Всё ещё подслушивает.
Ольга терпеть не могла семейные застолья. Особенно если за столом сидела женщина, которая называет тебя «медсестрой для тела, но не для души» — и это в первую же встречу.
Но юбилей Анны Петровны нельзя было проигнорировать. Во-первых, потому что Алексей весь месяц ходил по квартире, как раздавленный мопс, и повторял: — Ну, Оль… Ну, пожалуйста. Ну один день. Это ж мама. Ей шестьдесят.
Во-вторых, он, как настоящий дипломат-любитель, сунул ей на ладонь серьги: — Надень их, пусть увидит, что они у тебя. Без слов. Без скандала. Просто… чтоб поняла.
Ольга надела. Не ради Анны Петровны. Ради себя. И ради финального штриха в своей игре терпения.
Дом свекрови стоял на окраине — серый кирпич, окна с пластиковыми цветами, неровный забор, перекошенный калиткой и характерами жильцов. К шести вечера двор заполнился гостями: друзья Анны Петровны с работы, дальние родственники с глазами «ой, ты опять замужем?» и, конечно, те, кто приходил ради бесплатного салата оливье и шанса пошептаться про чужие беды.
То есть полный набор в жанре «как испортить субботу».
— А вот и наша звёздная парочка! — воскликнула Анна Петровна, как только Ольга с Алексеем вошли в дом. — Иди-иди, Олечка! Не бойся, я тебя не укушу. Пока.
— Спасибо, — спокойно ответила Ольга, стягивая пальто. — Главное — не царапайтесь. У нас кот дома, этого хватает.
Анна Петровна усмехнулась. Но посмотрела на серьги. Посмотрела долго. Словно пытаясь решить, выбить ли их в этот раз сразу или подождать десерт.
— Ах, вот как, — медленно протянула она. — Ну что ж. Радует, что сын наконец-то научился брать чужое обратно.
— Да, по вашей школе учился. Вы — мастер в этом. Особенно по части чужих жизней.
Алексей чуть поперхнулся в углу, наливая себе компот.
Стол ломился от еды, которую готовили сутки. Анна Петровна шла по кухне, как генерал по окопам: строгая, уверенная, в блестящей кофточке, слишком яркой для её возраста и совершенно не сочетающейся с пирогом в руке.
— Садитесь-садитесь, — щебетала она. — Алексей, ты — сюда, рядом с мамочкой. Олечка, ты сядь вон туда, к окну. Чтоб тебе вид был. На улицу. Свежо.
Ольга села. К окну. С видом. Промолчала.
Тосты посыпались, как хлебные крошки: один банальнее другого. «Здоровья», «долгих лет», «не стареть душой». Кто-то напился уже ко второму салату, кто-то искал зарядку для телефона, а кто-то — как всегда — искал повод посплетничать.
— А серьги-то какие, ммм! — сказала тётка по имени Людмила, сидящая через одного от Ольги. — Это что, золотые?
— Да. Бабушкины, — отозвалась Ольга. — Моя бабушка оставила.
