— Поговорить? — спокойно закончила она. — Поздно. Слишком поздно.
Он вошёл. Без приглашения. Впрочем, это было в его стиле. Почти весь их брак был «без приглашения». Он вваливался в её мир, оставлял следы, и считал это нормой.
— Ты злишься, — сказал он, садясь на диван. — Я понимаю. Я виноват.
— Ну хоть тут мы сходимся, — она кивнула. — Это приятно.
— Я правда не хотел… Я просто… ну, ты же знаешь, какая она. Мама. Она давит. Постоянно. Я между вами двумя оказался. Как между…
— Между двух женщин. Да. Только одна тебе жена, а другая — не богиня, чтобы ты на жертвенном камне лежал.
— Я думал, что ты всё поймёшь.
— Я поняла, Лёша. Поняла, что ты не мужчина. Что у тебя есть мама. Но нет хребта.
Он нахмурился. Впервые. До этого всё был покаянный взгляд побитого спаниеля.
— Это ты сейчас злишься, — сказал он. — Пройдёт. Ты же меня любишь.
— Тогда почему позволил ей таскать мои серьги, как трофей? Почему не встал на мою сторону ни разу за три года? Почему звонил ей чаще, чем мне? Почему спрашивал у неё разрешения на наш отпуск? Почему… — голос дрогнул. — Почему, когда я болела, ты звонил ей, а не готовил мне бульон?
— Ответь, — потребовала она.
— Потому что… она мать.
Он посмотрел на неё. Но, как всегда, не знал ответа.
— Вот и всё, Лёша. Я устала быть вторым номером в твоей жизни. Я не запасной вариант. Я женщина. И больше — не твоя.
В этот момент раздался звонок в дверь. Мастер.
— Поменяйте замки, — сказала Ольга, глядя Алексею в глаза. — Срочно. У нас тут бывший хозяин проник в дом.
— Это глупо. Это эмоции. Пройдёт.
— Нет, Лёша. Это взрослая, осознанная, полная отрезвляющая трезвость. И ты знаешь, что самое страшное?
— Я уже не чувствую боли. Только облегчение.
Через два часа замки были заменены. Чемодан с вещами стоял в подъезде. Ольга заперла дверь и облокотилась на неё. Слышала, как за стенкой шуршит Алексей, зовёт, матерится, потом — уходит.
В этот же день она подала заявление на развод. Без истерик. Спокойно. Уверенно. Без адвоката — просто потому что всё было предельно понятно: квартира её, документы в порядке, совместного имущества минимум. Серёжки она вернула. Не себе. А в ломбард. На вырученные деньги купила новые туфли — те, что в витрине давно дразнили своим видом, но она откладывала. Всё для семьи. Всё «на потом». Всё — ради него.
А теперь — ради себя.
На следующий день ей позвонила Анна Петровна.
— Я так и знала, что ты не выдержишь. Слабая. Холодная. Меркантильная.
— Знаете, Анна Петровна, — сказала Ольга, глядя в окно и потягивая кофе, — у меня к вам один вопрос. Вы когда-нибудь слышали выражение «посадить дерево, построить дом и вырастить сына»?
— Конечно. Это же про настоящих мужчин.
— А вы зачем вырастили сына, если сами не даёте ему быть мужчиной?
— Вот и подумайте. Пока у меня ремонт. Надо решить, где будет стоять шкаф. Там, где раньше стоял ваш портрет.
Вечером, когда она пришла с нотариуса, на лестничной клетке лежала коробка. Без записки. Внутри — те самые серьги. Очищенные. Аккуратно завернутые в ткань. И фотография.
Молодая Ольга. И Алексей. Рядом. Счастливые.
На обратной стороне — надпись:
«Ты была права. Только поздно понял. Прости. Будь счастлива. Не со мной».
Ольга посмотрела на фотографию.
И положила её в мусорное ведро.
Серьги — в ящик. Может, ещё пригодятся. А вот воспоминания — нет.
И впервые за долгое время она уснула спокойно. Без страха, без тревоги, без того гнетущего чувства, что за дверью кто-то решает её судьбу.
