— Мы продаем твою дачу.
Эти слова прозвучали как выстрел. Я стояла на кухне, держала в руках чашку с остывшим чаем и смотрела в окно, где за стеклом шел мелкий осенний дождь. Свекровь сидела напротив, спокойно, как будто только что не объявила о чем-то чудовищном. Ее руки лежали на коленях, лицо — абсолютно бесстрастное. Она даже не посмотрела на меня, когда сказала это. Просто произнесла, будто речь шла о переустановке стиральной машины или переносе ужина на другой день.
— Что? — переспросила я, хотя услышала отлично.
— Мы продаем твою дачу, — повторила она. — Решили. Муж твой в курсе. Моему племяннику негде жить. Он разводится, детей двое, квартира у бывшей жены осталась. Человек на улице, по сути. А у тебя дача простаивает. Ты же только летом ездила туда,зимой — вообще не ездила. Так зачем она тебе?
Я поставила чашку. Рука дрожала. Дача. Моя дача.Это было наследство от мамы. Единственное, что осталось после нее. Деревянный домик на берегу озера, в тридцати километрах от города, с розовыми кустами у крыльца, старой беседкой и яблоней, на которой я в детстве качалась на веревке. Там я провела каждое лето. Там я впервые влюбилась, впервые прочитала Достоевского, впервые написала стихи. Там умерла мама — тихо, в июльскую жару, на веранде, под шелест листьев.
— Это моя дача, — сказала я, стараясь говорить спокойно. — Это наследство моей матери. Я не могу просто… так ее отдать.
— Наследство? А кто платил за нее последние десять лет? Кто чинил крышу, когда ураган прошел? Кто зимой смотрел, чтобы не замерзли трубы? Мы с Сергеем. Ты сама забыла про нее. А теперь вдруг — «мамино наследство»? Ну да, конечно, трогательно.
— Я платила, — сказала я. — Я переводила деньги каждый год. Я не забывала.
— Переводила? — она усмехнулась. — Ты переводила по пять тысяч раз в год, а крыша стоила восемнадцать. А зимой Сергей ездил два раза, чтобы посмотреть, не сгорела ли. Ты вообще понимаешь, сколько это стоит — обслуживать такое имущество?
— Я не просила его чинить крышу, — сказала я. — Я могла бы сама.
— Ага, как же. А потом бы она рухнула, и мы бы платили за уборку мусора. Нет, мы решили: дача больше не нужна. Продаем. Деньги пойдут на помощь племяннику — он купит себе что-то попроще, а нам хватит на ремонт котельной.
Я смотрела на нее и не узнавала. Передо мной сидела женщина, с которой я прожила рядом десять лет, с которой пекла пироги, ходила в гости, обсуждала внука. Но сейчас она была чужой. Холодной. Расчетливой.
— А мой муж в курсе? — спросила я.
— Конечно. Он согласен. Это же логично. Семья — это когда помогают друг другу.
