Эти слова запали Елене в душу. Она весь день перебирала книги, вдыхала их ни с чем не сравнимый аромат, но думала только об этом. «Чтобы ты себя не потеряла». А разве она уже не потеряла? Когда она в последний раз покупала себе не «что-то практичное», а просто красивое? Когда ходила в кино на фильм, который хотела посмотреть она, а не тот, что «про войну, нормальный, мужицкий»? Она пыталась вспомнить и не могла. Ее собственная жизнь стерлась, выцвела, как старая фотография, оставленная на солнце. Остался только четкий, темный силуэт мужа и его планов.
Вечером Дмитрий предпринял новую попытку. Он пришел с работы раньше, купил ее любимый торт «Сказка» и бутылку полусладкого шампанского. Расставил все на столе, зажег свечу в старом подсвечнике. Жест был настолько не в его духе, что выглядел почти отчаянным.
– Давай посидим, – сказал он миролюбиво. – Как раньше.
Они сели. Он разлил шампанское по бокалам.
– Лен, я все понимаю, – начал он заученно, глядя куда-то в сторону. – Накопилось, устала. Бывает. Я тоже, знаешь, не железный. Работа, эта дача проклятая… Замотался. Тебя, может, где-то не услышал, не заметил. Я виноват. Прости. Давай начнем сначала. Все забудем.
Елена смотрела на него, на этот нелепый торт, на пламя свечи, отражавшееся в его глазах, и чувствовала, как внутри все холодеет. Ирина была права. Это была не попытка понять. Это была сделка. Он приносил в жертву свое формальное «прости» в обмен на ее возвращение в прежнюю роль. Он предлагал ей амнистию, но требовал безоговорочной капитуляции.
– Не надо, Дима, – тихо сказала она, не притрагиваясь к бокалу.
– Не надо извиняться. Ты не чувствуешь себя виноватым. Ты просто хочешь, чтобы все было как раньше.
– А это плохо? – он искренне удивился. – Мы нормально жили.
– Ты нормально жил, – поправила она. – А я – привычно. Это разные вещи.
Она встала из-за стола.
– Я не хочу шампанского. И торта не хочу. Я спать пойду. Устала.
Она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь. Легла на свою половину кровати и отвернулась к стене. Через некоторое время пришел он, постоял в нерешительности, потом тяжело вздохнул и устроился на самом краешке, стараясь ее не коснуться. Всю ночь они лежали так, спиной к спине, разделенные не сантиметрами матраса, а целой пропастью непонимания, которая разверзлась между ними.
Прошла неделя. Они жили как соседи по коммуналке. Дмитрий замкнулся, ушел в себя. Он явно не знал, как себя вести. Его тактика «прощения» не сработала, а другой у него в арсенале не было. Он пытался заговаривать с ней на бытовые темы, но разговоры повисали в воздухе.
Елена же, наоборот, оживала. Она достала из шкафа заброшенную коробку с мулине и снова взялась за вышивку. По вечерам она не включала телевизор, а ставила диски с классической музыкой, которые ей когда-то дарила Ирина. Она перебирала свои фотографии из Италии. Вот она, щурясь от солнца, у фонтана Треви. Вот – на фоне холмов Тосканы, в смешной соломенной шляпе. На всех снимках она улыбалась. Не вежливо, как на семейных застольях, а по-настоящему, от души. Глядя на эту улыбающуюся женщину, она с трудом узнавала в ней себя.
В один из вечеров Дмитрий застал ее за этим занятием. Она сидела в кресле, разложив на коленях фотографии, и на ее лице была та самая, незнакомая ему улыбка.
Он постоял в дверях, потом подошел и молча взял одну из фотографий. На ней был залит солнцем Колизей.
– Красиво, – процедил он. – Наверное, стоило того, чтобы выкинуть на ветер наши деньги.
Елена молча забрала у него снимок и сложила все обратно в коробку.
Этот короткий диалог стал точкой невозврата. Он понял, что она не раскаивается. Ни капли. А она поняла, что он никогда не сможет посмотреть на эту ситуацию ее глазами. Для него это всегда будет лишь вопрос денег и нарушенных планов. Для нее – вопрос обретенной души.
Напряжение достигло своего пика в субботу. Дмитрий с утра ходил мрачнее тучи. Потом он оделся и, бросив на ходу «Я на дачу», ушел. Елена почувствовала облегчение. Тишина. Благословенная тишина, не нарушаемая его тяжелыми шагами и вздохами. Она включила Вивальди, заварила себе травяной чай и села у окна, выходившего на Оку. Река несла свои воды медленно, величественно. Где-то там, далеко, она сливалась с Волгой. Две реки становились одной. А они с Димой, прожив жизнь как две реки, текшие вроде бы в одном русле, вдруг поняли, что текут в разные стороны.
