Однажды в субботу она пошла на лекцию в Арсенале, в Кремле. Говорили о реставрации мебели 19 века. После лекции она задержалась, рассматривая экспонаты. К ней подошел пожилой мужчина, тот самый, что задавал самые толковые вопросы лектору.
«Простите, что вмешиваюсь. Вы с таким интересом смотрите. Тоже увлекаетесь?» — у него было интеллигентное лицо и очень внимательные глаза.
«Скорее, сочувствую. У меня дома стоит старое кресло, доставшееся от бабушки. Расшаталось совсем, а как починить — ума не приложу».
«А что за кресло?» — оживился он.
«Кажется, его называют вольтеровским. С высокой спинкой, «ушами»…»
«О! Это вещь! — его глаза загорелись. — Меня Сергей зовут. Я инженер на пенсии, а для души вот… ковыряюсь с деревяшками. Если позволите, я бы взглянул. Иногда там достаточно укрепить один шип, и оно еще сто лет простоит».
Так в ее жизни появился Сергей. Через два дня он пришел к ней в гости. Осторожно осмотрел кресло, покачал его, поцокал языком.
«Да, пациент скорее жив. Обивка, конечно, под замену. И ножки надо укрепить. Но каркас дубовый, крепкий. Сделаем».
Он стал приходить по выходным. Приносил с собой струбцины, клей, какие-то специальные инструменты. Они вместе работали над креслом. Он учил ее, как правильно зачищать старое дерево, как подгонять детали. Марина, привыкшая к кропотливой архивной работе, всё схватывала на лету. За работой они разговаривали. Оказалось, Сергей тоже пережил тяжелый развод много лет назад, один вырастил сына. Он понимал ее без лишних слов. Понимал ее потребность в своем углу, в вещах с историей. Он не лез в душу, не давал советов. Он просто был рядом, и его спокойное, основательное присутствие действовало на Марину лучше любого успокоительного.
Когда кресло было готово — с укрепленным каркасом и новой, выбранной Мариной обивкой из плотного зеленого бархата — они отметили это чаем с вишневым пирогом. Кресло стояло у окна, на своем законном месте, и выглядело как король, вернувшийся на трон.
«Теперь ему нужно имя», — сказал Сергей.
«Зачем?» — удивилась Марина.
«У каждой вещи с душой должно быть имя. Я свою старую этажерку зову Ипполитом Матвеевичем».
Марина рассмеялась. Впервые за много месяцев — искренне, от души.
«Хорошо. Тогда он будет… Федор. В честь прадеда, который его и купил».
Шли месяцы. Лоскутное одеяло росло, покрывая почти весь пол в комнате. Оно было пестрым, неправильным, но живым. В нем была вся ее жизнь, и она больше не казалась ей серой и незаметной. Она была яркой, полной событий и людей.
Однажды вечером зазвонил телефон. Незнакомый номер.
«Тетя Марин? Это Дима».
Его голос был виноватым и усталым.
«Тетя Марин, вы извините… Я тогда не понял ничего. Я хочу попросить прощения. За всё. За комнату, за вещи… Мы с Катей съезжаем. Снимать будем. С мамой жить невозможно. Она теперь Кате проходу не дает, учит ее, как ребенка пеленать, как суп варить… Это ад».
Марина молчала, глядя на огни города в окне.
«Я тебя не виню, Дима. Живите своей жизнью. Это самое главное».
«Спасибо, тетя Марин. Вы… вы молодец. Мама всем говорит, что вы с ума сошли, а я… я, наверное, вами горжусь».
Положив трубку, Марина долго сидела неподвижно. Она не чувствовала злорадства. Только тихую, светлую грусть и окончательное освобождение. Она победила. Не в борьбе с сестрой. А в борьбе за себя.
Она встала, подошла к своему творению. Последний лоскуток. Кусочек голубой ткани с белым облачком. Она нашла его в кармане старого плаща — видимо, образец обоев, который Ольга принесла из магазина. Марина долго держала его в руках. А потом аккуратно, стежок за стежком, вшила в самый центр своего одеяла. Как напоминание. Не об обиде. А о том, с чего началась ее новая, настоящая жизнь.
Она села в свое кресло «Федор», накрыла ноги огромным, тяжелым, теплым одеялом. В руке звякнул телефон — пришло сообщение. От Сергея. «Марина, добрый вечер. Помните, мы говорили про разводные мосты в Питере? А что, если поехать на майские? Белые ночи, конечно, еще не начнутся, но мосты уже разводят. Я бы вам показал свой любимый город».
Марина улыбнулась, глядя на огни за окном. Ее город. Ее квартира. Ее жизнь. Впереди были разводные мосты, новые лоскутки для будущих одеял и человек, который называет этажерку Ипполитом Матвеевичем. И впервые за долгие годы ей не было страшно смотреть в завтрашний день. Ей было интересно.
