Нужно было с кем-то поговорить. Мамы не было уже десять лет, а делиться таким с сыном по телефону казалось немыслимым. Он бы разволновался, начал задавать вопросы, а у нее не было ответов, только липкий, всепоглощающий страх. Был только один человек – Татьяна, ее школьная подруга, учительница русского языка и литературы в местной гимназии. Резкая, прагматичная, она всегда называла вещи своими именами.
Они встретились в их любимой маленькой кофейне на набережной. Осенний ветер трепал полы их пальто, пахло сыростью и прелой листвой. Елена заказала капучино, хотя не хотела ни пить, ни есть. Горячая керамика чашки обжигала пальцы, и это немного приводило в чувство.
– Тань, у меня что-то случилось, – начала она, не глядя на подругу.
Татьяна отложила ложечку, ее умные, чуть прищуренные глаза внимательно посмотрели на Елену.
– Я вижу. На тебе лица нет. Что, Дима?
Елена кивнула, чувствуя, как к глазам подступают слезы, которых она не позволяла себе все эти дни. И она рассказала. Про подслушанный разговор, про «Жанночку», про страшное слово «наша», про пустой телефон.
Татьяна слушала молча, не перебивая, только ее губы сжимались всё плотнее. Когда Елена закончила, она несколько секунд смотрела в окно на свинцовую Волгу.
– Так, – сказала она наконец, и в ее голосе не было сочувствия, только деловитая энергия. – Слюни потом пускать будем. Первое и главное: квартира. На кого оформлена?
– На меня. Это родительская. Он прописан, конечно, но собственник – я. Мы ее не покупали в браке.
– Это хорошо. Но не отлично, – отрезала Татьяна. – Он в ней тридцать пять лет прожил. Ремонты делали? Вложения были? Он может заявить, что это «совместно нажитое улучшение» и требовать долю. Этот козел старый, он же не дурак, раз так аккуратно всё чистит. Тебе нужен юрист. Немедленно.
Слово «юрист» прозвучало как приговор. Оно переводило ее семейную драму в плоскость протоколов, исков и дележки имущества.
– Таня, может, я ослышалась? Может, это недоразумение? – с последней отчаянной надеждой прошептала Елена.
– Лена, – Татьяна накрыла ее холодную руку своей, теплой и сильной. – Перестань. Ты не дура и ничего ты не ослышалась. «Жанночка» – это не про покупку нового телевизора. Он тебя предал. И сейчас пытается ограбить. Понимаешь? Не просто уйти, а оставить тебя ни с чем. Нужно действовать. Тихо, без скандалов. Но действовать.
Разговор с Татьяной отрезвил. Страх никуда не делся, но к нему примешалась холодная, злая решимость. Она больше не была жертвой, оцепеневшей от ужаса. Она была человеком, чью крепость собрались взять штурмом, и она должна была ее защищать.
На следующий день, отпросившись с работы под предлогом визита к врачу, она пошла в юридическую консультацию, которую нашла Татьяна. Молодой, серьезный юрист в очках с тонкой оправой выслушал ее сбивчивый рассказ, задавая точные, холодные вопросы. Его слова подтвердили худшие опасения. Да, Дмитрий мог претендовать на долю. Да, судебные процессы могут длиться годами. Да, нужно собирать доказательства, что все крупные ремонты и покупки делались на ее деньги или с помощью ее сына.
– А его измена… это имеет значение? – спросила Елена, чувствуя, как краснеет.
Юрист покачал головой.
– Для суда – почти никакого. Моральная сторона дела их мало волнует. Только факты, документы, чеки.
Она вышла из конторы на шумную улицу и почувствовала себя совершенно раздавленной. Мир закона был чужим и враждебным. Она всю жизнь прожила в мире книг, где добро всегда побеждало зло, а предательство было наказано. В реальной жизни предательство нужно было доказывать с помощью квитанций на обои и чеков на замену труб.
Вечером она решилась на еще один шаг. Нужно было позвонить Алексею. Она набрала его номер, долго слушая длинные гудки.
– Мам, привет! Что-то случилось? Ты в неурочное время, – раздался в трубке его бодрый, вечно занятой голос.
– Лёша, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
И она, стараясь, чтобы голос не дрожал, пересказала ему всё. Про отца, про квартиру, про юриста. На том конце провода повисла пауза.
– Мам, – сказал он наконец, и в его голосе слышалось сомнение. – Ты уверена? Может, ты не так поняла? Папа… ну, чтобы он на такое пошел…
Эта реакция ударила больнее всего. Даже сын, ее плоть и кровь, не мог поверить. Она почувствовала себя ужасно одинокой.
– Я уверена, Лёша, – твердо сказала она. – Я не сошла с ума.
